В периоды социальных потрясений рациональные и объективные факторы если не перестают действовать, то во многом уступают место обычным стохастическим или даже хаотическим процессам, а вопросы управления во многом начинают определяться проблемами социальной психологии, причем чем дальше — тем психология уступает место психиатрии, пишет российский публицист и политический аналитик Анатолий Несмиян.
Россия сегодня находится сразу в двух катастрофических циклах — глобальном, который в той или иной мере затрагивает все страны, спрятаться от такого практически невозможно, и внутреннем, связанном с банкротством модели развития и полным прохождением всей последовательной цепочки кризисов — структурного, системного и, наконец, вхождением всей страны в последнюю, катастрофическую, фазу существования этого цикла. Соответственно, управление страной во всех сферах, включая и высший управляющий контур, полностью подчинены закономерностям катастрофического сценария, среди которых главная заключается в полном отсутствии любых позитивных (с точки зрения устойчивости) решений. Любое решение является плохим и ведет лишь к усугублению ситуации. Единственный выбор, который существует в этой фазе — выбирать между плохим или очень плохим решением, что, впрочем, тоже плохое решение, так как по сути, это выбор между ужасным концом и ужасом без конца.
Президент Путин на выставке «Армия 2022», стоя в пятидесяти - ста метрах от слушателей, снова обратился к своей любимой теме — аналогов не имеющему вооружению. И даже неважно, что большая часть этого вооружения существует в основном в его сознании, а оставшаяся — в виде опытных образцов или совсем в единичных случаях — в виде мелкосерийных изделий. Любой обанкротившийся диктатор всегда бредит одним и тем же — неком чудом, которое поможет ему внезапно всё изменить и победить полчища врагов, окруживших его со всех сторон. Кстати, про полчища — это тоже характерная примета конца диктатуры, так как она всегда в конечном итоге создает враждебное окружение, в котором и находит свой конец.
Естественно, что ни сам диктатор, ни его окружение не способны (либо банально боятся) сказать вслух очевидную вещь, что выхода уже нет. Поэтому здесь начинается чистой воды психиатрическая картина ухода от реальности, которую лучше комментировать соответствующим специалистам. Я в данном случае могу лишь констатировать происходящее.
Тем не менее, психика устроена так, что будет до конца искать выход из безнадежной ситуации, а если его объективно уже нет — то создавать виртуальное пространство, в котором он есть. В несколько утрированной форме, но советский кинематограф отразил общее настроение высшего руководства рейха в последние дни его существования. Когда взрывом восторга была воспринята смерть Рузвельта, впрочем, уже на следующий день сменившаяся очередным приступом депрессии. То до последнего фюрер ждал прорыва армии генерала Венка, полагая, что с ней придет спасение. Не знаю, как было там на самом деле, но чисто психологически показанная картина очень похожа на правду.
Мы не знаем, на какой стадии сейчас находится путинский режим, и сможем узнать это лишь когда всё произойдет. Но общая картина уже довольно близка к последним дням Третьего рейха, хотя как долго продлятся кремлевские «последние дни», как раз неизвестно. Но психологическая картина состояния, в котором пребывает российское руководство, полностью совпадает — тот же уход от реальности, категорический отказ оценить обстановку в ее объективной совокупности, надежда на чудо-оружие и просто на чудо. И, конечно, полный отказ даже от показной гуманности. Трудно сказать, какое число жертв на сегодняшний день с обеих сторон можно насчитать за эти полгода, но то, что это самый кровавый постсоветский конфликт на территории бывшего СССР — факт. Я не зря упоминаю СССР, так как структурно нынешняя спецоперация — это отложенная на тридцать лет гражданская война между двумя частями бывшего СССР, причем война наиболее экзистенциальная по своей сути — война внутри одного этноса, разделенного по единственному признаку: выбору модели и пути развития. Чем меньше разделяющих признаков, тем ожесточеннее конфликт. Наиболее кровавый конфликт возникает в пределе, когда разделяющий признак единственный. Что, в общем, мы и имеем сейчас.
У такого конфликта есть одно определяющее свойство: он бескомпромиссный и его итогом является полное разрушение одного из двух конфликтующих субъектов, присоединение его к победителю и утрата своего целеполагания. Альтернативой присоединения является геноцид. Под которым понимается не столько уничтожение, сколько изгнание. Пример — гражданская война в России, война в Косово, оба конфликта на территории Грузии. Ассимиляционный вариант во многом произошел в США после их гражданской.
Нынешний конфликт между Россией и Украиной может завершиться только одним образом: в случае поражения Украины часть ее будет аннексирована и присоединена к России, остальная часть станет Failed state, в случае поражения России ее ждет, скорее всего, распад. С перспективой возможной будущей пересборки, но не сразу. И пересборка будет носить крайне вероятностный и неопределенный формат, это тоже нужно понимать. Я говорю про поражения потому что победы не может быть ни за одну сторону, так как формальная победа будет для каждой стороны отложенным поражением.
Проблема заключается в том, что и украинский проект, и российский, которые и являются разделяющим нас признаком, существуют только в виртуальном, а скорее, даже в символьном пространстве. В реальном мире ни Украина, ни Россия не имеют своего проекта развития, а значит — они не смогут воспользоваться победой для его продвижения.
Увы, это пока данность.
Однако есть и третий вариант, который выглядит все менее несбыточным: взаимное истощение сторон в идущей мясорубке, которое в итоге выльется в какой-то вариант прекращения активных боевых действий, и это будет самым худшим сюжетом, так как тогда гражданская война будет спроецирована уже внутрь и Украины, и России. Результат взаимного истощения не устроит никого, но продолжать в том же формате ресурса уже не будет. Стоит отметить, что к такому результату Запад и ведет дело: ему не нужна победа Украины, но тем более не нужна победа России. И этой стратегии союзники Украины придерживаются неукоснительно, аккуратно дозируя размеры помощи ей.
Но мы о социальной психиатрии в российском руководстве. Оно должно понимать, пускай даже неосознанно, что пойдя 24 февраля ва-банк, отрезало себе любые пути назад. Сценарий конфликта, который сразу пошел не так, не оставляет Кремлю никакого выбора, кроме как продолжать спецоперацию, так как остановка означает для него поражение. Но и победить шансов нет, если понимать под победой военный разгром противника до полной неспособности его к организованному сопротивлению.
Отсюда и всё больший уход в виртуальные метавселенные, где есть чудо-оружие, позволяющее одним своим видом, а уж тем более единичным применением (на серийный выпуск возможностей все равно нет) перевернуть доску. Кремль, сделав свой ход 24 февраля, оказался в ситуации, когда у него больше нет ни одного выигрышного хода. Он может только тянуть и растягивать свое поражение. Надежда на чудо — единственное, что остается кремлевским, чтобы изменить безнадежную для себя партию. И каждое выступление Путина невольно создает ассоциации с последними днями Третьего рейха.
Добро пожаловать в реальность!