Ольга работает в столичной поликлинике. В последнее время к ним все чаще стали приходить иммигранты — с Ближнего Востока, из Африки. «Иногда ловлю себя на мысли, что мне неприятно к ним прикасаться — брать кровь, обрабатывать раны. Это чувство брезгливости мгновенно вызывает у меня стыд», — признается она.
«Что-то внутри меня дергается»
— Я работаю медсестрой в Минске, в обычной городской поликлинике. Уже шестой год. За это время я научилась быть терпеливой, спокойной, не принимать на себя чужую боль. Научилась держать лицо, даже когда внутри все сжимается, — рассказывает Ольга.
Беларуска признается, что в последнее время ей все труднее сохранять спокойствие. Не столько к пациентам, сколько к своим реакциям на людей:
— В наш район стали часто приходить иммигранты. Молодые мужчины — с Ближнего Востока, из Африки. Кто-то приехал учиться, кто-то — работать, а кто-то, говорят, просто проездом. Помощь им оказывать все равно нужно — мы, медики, давали клятву Гиппократа. Мы не спрашиваем, кто перед нами.
Ольга признается, что что-то внутри нее дергается, когда в приемной появляются эти новые лица.
— Черные, с резкими чертами, с запахами чужой кухни, чужой кожи, чужой культуры. С громкими голосами, пристальными взглядами. Я пытаюсь не выдать своей настороженности, но тело само себя выдает: плечи напрягаются, дыхание сбивается, ладони потеют. Иногда ловлю себя на мысли, что мне неприятно к ним прикасаться — брать кровь, обрабатывать раны. Это чувство брезгливости мгновенно вызывает у меня стыд. Потому что я ведь не расистка, правда? Я просто не привыкла, — рассказывает она.
Беларуска говорит, что восточные мужчины смотрят не нее не так, как славяне: долго, внимательно, будто разглядывают:
— Я не могу понять, что у них в глазах — интерес, вожделение, опасность? У нас не принято так смотреть. Иногда они улыбаются — широко, открыто. А у меня внутри что-то сжимается: что, если я им интересна не просто как женщина, а как «местная добыча»? Что, если для них я — белая, доступная?
Ольга признает, что мы очень мало знаем об этих людях — об их мире, о том, как у них устроены отношения, что они думают о женщинах.
— И все-таки что-то меня тревожит. Я вижу, как коллеги ведут себя сдержанно, но холодно. Некоторые перешептываются, закатывают глаза, когда в коридоре появляется группа иностранцев. Я стараюсь не участвовать, но и не протестую. Молчание — это ведь тоже позиция. И не всегда лучшая, — говорит беларуска.
Ольга не знает, почему это происходит: меняется город, меняются улицы, меняется состав пациентов. Каждый день приходит на работу с мыслью, что сегодня она будет спокойнее. Но каждый вечер уходит с чувством, что где-то внутри она снова предала свои собственные идеалы:
— Иногда я думаю: может, я действительно немного расистка? Ведь если бы к нам пришли, скажем, французы, я бы, скорее всего, не напрягалась. Значит, дело не в «чужом», а в том, кого я считаю «нецивилизованным»? И эта мысль пугает больше всего. Потому что она делает меня не просто испуганной, а несправедливой.
Иногда мне кажется, что я боюсь не их. Я боюсь себя рядом с ними. Своих реакций. Своей уязвимости. Своего невежества.
«Это не расизм в классическом понимании»
— То, что происходит с Ольгой — это не расизм в классическом понимании, не идеологическая ненависть к другим. Это инстинктивная настороженность, которая, можно сказать, воспитывается в Беларуси, — говорит психолог Марина Пташук.
И здесь нужно честно сказать: в беларусском обществе практически не было настоящего опыта жизни в многонациональной, многокультурной среде. Толерантность у нас не формировалась системно: ни в школе, ни в медиа, ни в общественном дискурсе. Мы говорили о дружбе народов лозунгами, но практически не учились принимать людей других национальностей.
Что делать?
Прежде всего воспитывать себя. Это нелегкий и порой болезненный процесс, потому что он требует признания: «Я могу ошибаться». Именно через это проходит путь к зрелости и толерантности.
Хотите рассказать свою историю? Пишите: @ex_presslive
Добро пожаловать в реальность!