Политолог Владимир Пастухов о грядущей федерализации России, о неизбежной катастрофе, о станции Дно, на которую Россия прибудет, и о том, как и куда с этой станции можно выбраться.
Разговор о невозможном
Я сегодня выступаю в роли этакого мастера Гамбса, который «сим полукреслом» завершал партию мебели. Я слишком долго топтался на теме федерализации, а всему хорошему рано или поздно приходит конец, и нужно поставить точку в этой теме. Почему точку? Потому что то, что я мог сказать, сказано, а дальше одно из двух — либо тема становится неактуальной, либо она выходит за пределы политической философии, и тогда ею должны заниматься люди, которые понимают эмпирику. Всё то, что можно было сказать и сформулировать пока, на данном этапе, без участия конституционалистов, политических географов, экономистов-практиков, специалистов по бюджету и так далее, я уже сказал и я буду повторяться. Можно было бы обойтись и без сегодняшнего разговора, но есть у меня одно «но».
Когда я только завел речь о том, что федерализм — это, видимо, единственный инструмент, при помощи которого в перспективе можно сохранить Россию как единое цивилизационное и каким-то образом государственно оформленное целое, была такая реакция: «Как политическая модель всё это крайне интересно и любопытно, но с практической точки зрения профессора всё время что-то не то говорят». Я не профессор, но говорю что-то не то, это точно. Прежде всего, потому, что никто не может на практике представить, как это всё можно было бы сдвинуть, кто это будет делать… И, зная все русские традиции, начинаешь опасаться, что достаточно ослабить хоть на минуту удавку, которую центр держит на горле регионов, и всё пойдет наперекосяк. Каждый будет вести себя как рак, лебедь и щука, а в конечном счете все разбредутся, передерутся, и выйдет как у Высоцкого: «…каждый взял себе надел, завел в нем кур и в нем сидел». Такое вот приблизительное будущее русского федерализма видится из сегодняшнего колодца. И вроде бы я выгляжу сумасшедшим, предлагающим абсолютнейшую утопию, которую, во-первых, никто не сможет реализовать, а во-вторых, если ее кто-то попытается реализовать, то результатом будет полный хаос. Что я могу на это ответить? Я могу ответить, что, в принципе, люди правы. Если представить себе человека, который бы сегодня пришел к власти и сказал: «Вы знаете, я принял такое решение, что буду всех вас сейчас немножко реформировать, и для начала я полностью поломаю всю привычную схему управления, дав там всем свободы», — я не знаю, сколько бы он продержался у власти, и вообще понял бы кто-нибудь, о чем он говорит. А второе — если бы он всё-таки начал это продавливать, то, наверное, действительно в сегодняшней ситуации ничего, кроме хаоса, не было бы.
Тогда спрашивается: если я это всё прекрасно понимаю, почему я цепляюсь за тему федерализма и что я вообще имею в виду? Дело в том, что я цепляюсь за тему федерализма как за тему той жизни, которая после смерти, за тему потустороннюю, а не посюстороннюю, как сказал бы Бердяев. Потому что эта тема актуализируется только при одном условии. Если поезд русской истории снова встанет на станции Дно, то эта тема — после Дна. Никто никогда не будет реализовывать федералистскую программу, если старая централизованная имперская — в любой ипостаси — модель будет продолжать работать. Никому никогда не позволят ее реализовать, если имперская модель будет хоть как-то работать. Федерализм не будет функционировать, если хоть у кого-то останется вера в имперскую модель. Как предложение о реформировании сегодняшней России это абсолютно неприемлемо. Это не практическая тема, эта тема той России, которая пережила клиническую смерть. Это тема для той России, которая лежит на кристаллической решетке и уже не трепыхается. Это тема для той России, в которой всё, что можно разломать, уже разломано. Это тема для той России, в которой население, вдохновленное ложной идеей, окажется фрустрированным при столкновении с реальностью и правдой. И вот тогда, вот в этом состоянии, когда терять абсолютно нечего по одной простой причине — потому что всё уже утеряно, тема федерализма будет положена на стол как одна из спасительных историй, только тогда и никогда раньше.
Условно говоря, будучи нормальным человеком в трезвом уме и здравой памяти, я должен сказать себе, что я пропагандирую некий алгоритм поведения, касательно которого я как нормальный человек должен желать, что он никогда не будет востребован. Потому что если эта тема будет реально востребована, то это будет означать, что всё то, что я обозначил, произошло. Спрашивается, почему я продолжаю говорить столь настойчиво. Я продолжаю говорить об этом столь настойчиво по одной простой причине. К огромному моему сожалению, я убежден в том, что те события, которые мы пережили на протяжении последнего десятилетия, особенно в заключительной его трети, с 2019 года по сегодняшний день, делают прибытие России в очередной раз на станцию Дно неотвратимым. Мы можем спорить о сроках этого прибытия, оптимистичные люди считают, что мы можем дотянуть до 2036–2040 года. Я считаю, что этого времени в сегодняшнем состоянии у России нет, и довольно скоро мы столкнемся с ситуацией, когда Россия упрется в исторический тупик. Откуда у меня такое убеждение?
Два нарратива
Люди не обращают внимания на то, что у нас по ходу дела произошло не одно событие, связанное с СВО, а наложение двух нарративов. Первый нарратив многим не нравится, и справедливо не нравится — он привычный, Россия не первая и не последняя. Это имперский нарратив, сторона которого не смогла смириться с тем, что ей не досталось достойного места в мировом распределении труда, не смогла смириться с потерей той самоидентификации, к которой она привыкла и которая у нее была по крайней мере последние 400–500 лет, сторона, сделавшая ставку на военную силу и на насилие и решившая таким образом изменить свою историческую судьбу. Это такой нормальный нарратив для, условно говоря, Первой мировой войны. Это всё укладывается в некий концепт борьбы цивилизаций по Хантингтону. Проблема в том, что в ходе этой борьбы за место под солнцем возник второй нарратив. И этот второй нарратив связан с тем, что произошло злокачественное перерождение — и самой государственной власти, и общества. Общество превратилось в довольно специфическое образование, выстроенное вокруг идеи насилия и террора как единственного и универсального инструмента политического и общечеловеческого действия. Но то, что сегодня произошло с Россией, — это такое злокачественное перерождение, где речь идет не о борьбе одной цивилизации с другой цивилизацией. Речь идет о борьбе с цивилизацией как таковой. Слово «цивилизация» имеет два смысла: цивилизация как некая специфическая общность, основанная на единстве культур и чего угодно еще, и цивилизация как нечто, что противостоит дикости, варварству, голому насилию первобытного общества. Вот то, что произошло сегодня с Россией, и то, что укладывается в термин «расчеловечивание», который я одним из первых произнес еще в феврале, — это восстание дикого первобытного насилия против принципов цивилизации. И здесь победа невозможна. Мы просто находимся в положении, в котором люди реально на сегодняшний момент — не только те, кто «за», не только те, кто создает мощные интеллектуальные конструкции, чтобы оправдать веру в насилие, которую они сделали главной в своей жизни, но даже и люди, которые этому противодействуют, — не осознают глубины катастрофы. Опять-таки, я сейчас обозначаю тезис: с моей точки зрения встреча со станцией Дно для России исторически неизбежна, мы неизбежно будем проходить через период диссимиляции, через период смуты, такой классической русской смуты, то есть через то, что, в общем, с нами происходило уже как минимум дважды, если не трижды. Видимо, четвертый раз неизбежен.
Дальше здесь возникает вопрос. Вот у нас есть эта станция Дно со сроком от одного года до пятнадцати, приблизительно в этом диапазоне. Для темы нашего разговора это не имеет значения, для жизни какого-то отдельного человека и человечества это имеет значение. И вот дальше тот, кто обладает достаточной фантазией, всё равно пытается понять, что на этой станции Дно будет происходить. Потому что если мы начинаем какое-то долгосрочное планирование, то парадоксальным образом мы должны планировать не от сегодняшнего ландшафта — это главная ошибка. Понимаете, мы планируем будущее России как бы от сегодняшнего дня, от плохого, каким он нам кажется, но от сегодняшнего дня и от сегодняшнего ландшафта. И мы пытаемся вписать свои проекты в сегодняшний ландшафт. А проблема в том, что сегодняшний ландшафт для будущего значения уже не имеет, этот ландшафт имеет значение только для вычисления траекторий движения ко дну. Для будущего значение будет иметь только тот ландшафт, который будет на станции Дно и в ее окрестностях, и от него надо будет плясать.
Какой это будет ландшафт? С моей точки зрения, это будет вулканический пейзаж, где по центру будет большой-большой кратер. Трудно сказать, какие это будут детали, пусть футурологи это всё описывают, но для меня понятно одно: первое, что происходит в таких ситуациях, — это провал центра. Провал центра со всей бюрократией, со всей вертикалью, идеологией и так далее. То есть это будет ландшафт, в центре которого, там, где раньше возвышалась гора Кремля, будет большая-большая яма. Соответственно, если с поля уходит главный игрок, нагрузка перекладывается на игроков второй линии. Я живу хоккеем еще 70-х годов, отсюда и пример: это так же, как продолжать матч с теми же США или Канадой, но только без Харламова, Петрова и Михайлова. Как бы убрали тройку нападающих и дальше играем с тем, что есть. Соответственно, то, что есть, — это будут региональные элиты. Второе: в центре у нас пустота на какое-то время, а вокруг появляются те игроки, которых сейчас мы как бы не замечаем, потому что они сегодня раздавлены внутренней колонизацией. Но тут они все выйдут на первый план со скамейки запасных. Это будет то, что я условно называю естественными территориальными образованиями. Они будут такими, какими они исторически сложились, в каждом регионе получится какой-то остаточный клубок власти, который будет из себя представлять конгломерат местной администрации, той, которая на момент распада держит свой удел, местных бандитов — одной из ключевых сторон этого процесса, там будут находиться какие-то войска, которые будут больше тяготеть уже к региональному руководству, а не к центральному, там будет находиться свой силовой блок, там будет находиться местная бизнес-верхушка. То есть это будут достаточно осязаемые замкнутые образования, которые начнут тянуть одеяло на себя. И, в общем и целом, алгоритм будет понятен — это попытка закрыться и выстраивать горизонтальные связи, что, в общем, всегда происходит в подобного рода ситуациях.
Соответственно, в этом ландшафте от станции Дно будут идти три колеи. Первая колея — она такая наиболее понятная — это тупичок. Если ты попал на станцию Дно, тебе не гарантировано, что ты оттуда выйдешь. Вход — рубль, выход — два. То есть тебя могут отвести на запасной путь истории, и там маневровый тепловозик будет возить тебя по кругу, пока тебя и твой состав на куски не растащат владельцы соседних станций. Есть достаточно большая вероятность того, что на этот раз не выйдет со станции Дно. Но в то же время это и момент истины для того, что мы называем «русская культура». Это фуфло или она всё-таки действительно есть? Если есть, то при попытках изоляции, растаскивания России по естественным территориальным образованиям появится рациональный, нормальный запрос на новое объединение. В хорошем варианте всё-таки сработает культурная подушка безопасности, ощущение одного языка и даже религии, которая может очиститься от спецвоцерковленности, назовем это так. Вдруг выяснится, что есть достаточно здоровое тело, какие-то семейно-культурные-бизнес-экономические связи. Опять-таки, вдруг выяснится, что права человека внутри замкнутых контуров очень плохо защищаются. И в какой-то момент возникнет встречный запрос на новое единство.
Три дороги
Соответственно, там, кроме тупичка, появятся две колеи, и одна — естественная русская колея, колея на повторение пройденного. То есть запрос будет на уже третичную внутреннюю колонизацию, когда после периода колебаний и провалов восстанавливается в Москве или в другом месте какой-то новый центр. И этот новый центр опять начинает становиться центром силы, начинает натягивать на себя силовую составляющую. Возникает новый союз остатков силовиков с какой-то новой приемлемой фигурой, у которой есть общественная поддержка. Эта фигура формирует новый кулак, и этот кулак начинает естественные территориальные образования опять придавливать и выстраивает новую вертикаль власти.
Исключено это? Это не исключено. Это не исключено, но, учитывая величину катастрофы, которая нам предстоит, это достаточно маловероятно. Почему это маловероятно? Этот фокус прошел у большевиков, но за них играло два обстоятельства. Первое — у них действительно была неслабая, украденная на Западе идеология, которая была встроена в русскую традицию народничества. Получился такой мощный идеологический инструмент, равного которому и сейчас нет, и трудно себе представить, что он может появиться. И второе — тогда Россия всё-таки в основном «бодалась» с Западом. Конкурентом была только одна мощная цивилизационная платформа, Китай как игрок или Турция как игрок против России не просматривались. Сегодня, если Россия заляжет на дно, то там со всех сторон будут желающие, и Запад будет последним в очереди. И, конечно, подняться, когда на тебя наплывает огромная тюркская платформа, Китай, который во всей этой ситуации просто ждет своего часа, ну и, собственно, Запад тоже «не забудет, не простит», — это будет очень тяжело. Соответственно, вот этот путь — он хотя и возможен, но успех этого предприятия, мне кажется, маловероятен, потому что просто так отдать полученную независимость и превратиться обратно в винтики де-факто унитарного имперского механизма эти территории не захотят. И существует экспериментальная европейская колея, и тогда вспомнятся идеи федерализма, которые сегодня кажутся совершенно утопическими, бессмысленной игрой ума. И на станции Дно кто-то скажет: «Ребят, а давайте попробуем альтернативу? Давайте попробуем альтернативу сторговаться?» И создать новое единство не путем сплющивания образований, а путем их интеграции в схему, при которой у них остается относительная независимость, но при этом восстанавливается единство. Это и будет федералистская программа. Как она будет формироваться, трудно сказать, но я думаю, что, скорее всего, будет наложена сетка каких-то промежуточных субъектов федерации, которые будут кусты естественных территориальных образований объединять и входить уже в состав федерации как консолидированные субъекты. Но я не хотел бы гадать.
Понятно одно — эта программа будет конкурировать с очередным неоимперским проектом. Но, в отличие от сегодняшнего дня, когда у нее нет никаких шансов, в том ландшафте эта идея будет конкурентоспособной, потому что как раз тогда будет больше шансов закрепиться — безусловно, при наличии главного условия, что запрос на новое единство, культурный запрос низов, будет достаточно четко оформлен, он будет внятный. Если он будет внятный и с учетом всего предшествующего опыта, то он может клюнуть на альтернативную модель федералистского объединения. Условно говоря, это модель, когда снова потребуется Иван Калита, снова потребуется кто-то, кто соединит скорее торгом, чем мечом. И, поскольку ничего не бывает на пустом месте, то готовиться к этой новой России, как это ни парадоксально, нужно сегодня, пока мы катимся ко дну. Потому что, когда мы окажемся на дне, может выясниться, что времени нет и думать некогда, и нужны будут идеи, которые можно будет положить на стол. Вот с этой поправкой я и предлагаю заниматься федерализмом, не привязывая его к сегодняшнему дню, не делая из него то, чем он не может быть — идеей «реформирования» России. Вот есть сегодня Россия такая, вот пришел после Путина кто-то, сел на его место и говорит: «Вот теперь я вас всех реформирую», — нет, этого не будет никогда. Эта идея — для спасения в аварийной ситуации.
Финансовый инструмент, с моей точки зрения, не будет здесь главным. Почему? Если нефть к этому моменту — а скорее всего, да — еще будет иметь значение и будет основным, видимо, ресурсом (а я думаю, что это произойдет еще в нефтяную эпоху), то без наличия какой-то централизованной системы власти не протащить трубу хоть на Запад, хоть на Восток… Если пять-шесть регионов должны без какой-то централизованной силы договариваться между собой, то это будет просто невозможно. Экономические потребности будут одной из мощных составляющих запроса на новое единство. Когда я сказал «культура», я обозначил то, что для меня главное. Но будет и вторая нормальная, рациональная потребность, поскольку всё равно исторически веками это строилось как единство. Один вариант — это повторять опыт распада СССР, у которого краешки обламывались, но основа осталась, другой — создавать политические условия для единой экономики и хотя бы для обслуживания трубы. И дальше будет торг вокруг эффективного, но достаточно дешевого государства. Потому что, конечно, ключевой момент будет состоять в том, что вот эта история, когда все сдают деньги батьке, а батька потом решает, какой сын достоин того, чтобы что-то вернуть, что-то не вернуть, но в основном тратит на мундир, закончится. Основной центр тяжести трат будет внизу.
Мотивация на новое единство — она сложная. Если мы столкнемся с ситуацией, в которой запрос на новое единство идет только от желудка, то желудки не договорятся. Если запрос на новое единство будет идти от сердца — это я уже как поэт заговорил, — будет мотивирован внеэкономическими ценностями, это главное, тогда единство состоится. Другой вопрос, что роль желудка тоже никто не исключал, но она не должна быть доминирующей. По-моему, это у Вольтера было, что все люди делятся на две категории: те, чья ментальность детерминируется сердцем, и те, чья ментальность детерминируется пищеварением. Так вот, если доминирующими в тренде учреждения новой России будут те люди, у которых ментальность формируется пищеварением, то новой России не будет. Если появится потребность к восстановлению себя как нации, народа, как нации русских или россиян, как угодно, тогда есть шанс прорваться. Но при этом, когда они будут договариваться, желудок даст о себе знать хотя бы урчанием, и его интересы придётся учитывать.
Добро пожаловать в реальность!