Около 15—20 % могил на минских кладбищах заброшены

"Дорогие товарищи! Вам пишет бывший минчанин Михаил Городецкий, 1926 г.р., живущий в Нью-Йорке с 1993 года. Я обращаюсь к вам с просьбой привести в порядок могилы своих родителей…" Такое письмо в администрацию Московского кладбища пришло в июне из США. А значит, двумя неухоженными могилами в Минске скоро станет меньше. Но это лишь капля в море. К сожалению, только треть могил в городе родственники посещают регулярно, а около 15—20 процентов захоронений на минских кладбищах вообще годами стоят заброшенными. Мало того, число их постоянно растет. Что с ними делать — неизвестно: в законодательстве ответа на этот вопрос сейчас нет.

Из 23 минских кладбищ выбираю Московское и отправляюсь туда. За свою шестидесятилетнюю историю оно стало практически достопримечательностью города. Последнее пристанище здесь нашли Короткевич, Быков, Машеров, отец и сын Еременко, Добролюбов, Пташук и другие известные люди. Тем не менее, как и на остальных старых городских кладбищах, недостатка в заброшенных и неухоженных могилах здесь нет.

Невзрачные металлические крестики, покосившиеся надгробия, стертые надписи… Проходимся между ними с Сергеем Мальцевым, директором кладбища. Моя задача — выбрать несколько могил, которые нуждаются в хозяйской руке, провести свое расследование и выяснить, остались ли у умершего близкие или родственники.

Первое захоронение, у которого мы останавливаемся, гласит, что с 1966 года здесь покоится некто Николай Малёнок. Ограда есть, лавочка тоже. Вопросов бы не было, если бы памятник не наклонился, и, по всей видимости, давно. Заносим в список и идем дальше.

Натыкаемся на табличку яркого голубого цвета на одном из захоронений: "Просим вас обновить пришедшие в ветхость надмогильные сооружения. В противном случае администрация предприятия обязана будет предпринять необходимые меры в соответствии с законодательством". Так к захоронению привлекается внимание родственников. Закон гласит: если в течение трех лет могила в порядок не приводится, а работники кладбища никого из близких найти не могут, то администрация сама решает, как быть дальше. Могут убрать упавший крест или ограду и оставить только холмик, но могила останется нетронутой, хотя в некоторых странах останки в целях рационального использования земли в таких случаях эксгумируют.

За разговорами о зарубежном опыте подходим еще к одному захоронению. На позеленевшем от времени надгробии надпись: "Пісьменнік Іван Кузьміч Сіўцоў, 1922—1959". Ограды нет, на могиле куча прошлогодних листьев и сосновых иголок.

— Кто-то на одной могиле убрал, а на эту сложил мусор, — качает головой Сергей Мальцев.

Заносим в список. Третий же и последний пункт — Л.Е. Оликер, ушедший из жизни в 1962 году.

— Найти родственников умершего, когда могиле пятьдесят лет или около того, очень сложно, — предупреждает меня заместитель директора УП "Спецкомбинат коммунально-бытового обслуживания" Сергей Тур. — В то время в журналах фиксировали только последний адрес жительства покойного. Но часто и эти данные бесполезны: бывает, указаны уже не существующие дома и улицы — Горный или Фруктовый переулок, например. Несколько лет назад стали записывать не только адреса, но и номера телефонов. Поэтому сейчас наши работники не только вывешивают таблички, но и обзванивают родственников и просят навести на захоронении порядок. Чаще соглашаются и приезжают, но, бывает, и отказываются. Никаких мер в таких случаях мы применить не можем. Но, к счастью, таких людей немного.

Вместе со смотрителем кладбища Еленой Король мы все-таки обращаемся к помощи компьютерной базы данных, куда перекочевала информация из целой стопки старых пожелтевших журналов, и ищем последние адреса жительства людей из списка.

Итак, Николай Малёнок, пр-т Сталина, д. 18, кв. 14. Теперь, как известно, проспект носит название Независимости. Звоню. Трубку поднимает пожилая женщина и охотно рассказывает:

— Раньше это была коммунальная квартира. И да, одним из жильцов был мужчина по имени Николай. Он был ученый, правда, я не помню, то ли в биохимии разбирался, то ли еще в чем-то. Невысокий такой, худой, с физическим недостатком — сгорбленный. Он потом переехал в соседний подъезд и через несколько лет умер. Родственников его найти будет трудно, потому что жил одиноко, был разведен и детей, насколько я помню, не имел.

Продолжаю поиски и обзваниваю обладателей фамилии Малёнок, указанных в телефонной книге Минска. Увы, мимо. Остается одна зацепка, которую дала бывшая соседка: человек был якобы связан с наукой. Обращаюсь к Интернету и, к удивлению, выясняю, что Николай Митрофанович Малёнок, 1923-го года, возглавлял кафедру органической химии БГМУ. Связываюсь с профессором кафедры биоорганической химии Иосифом Романовским.

— Я был студентом Николая Митрофановича, — рассказывает Иосиф Романовский. — Он был очень образованный, грамотный химик, который в 1939 году фактически организовал биоорганическую кафедру в медицинском институте и руководил ею до конца жизни. Да, он был невысокого роста, и у него был горб. В 1966 году он отдыхал в Паланге, там ему стало плохо, и он умер. Человек очень компанейский, мог и рюмку выпить, друзей было много. Любил ходить на футбольные матчи, болел за минское "Динамо". Прекрасно читал лекции, каллиграфическим почерком писал формулы на доске. У него уже нет родственников, насколько я знаю. Была жена, но он развелся, отец умер. Но вообще, я регулярно бываю у него на могиле. И в прошлом году был, убирал там упавшие сучья. Я бы не сказал, что она заброшена. Ограда есть и скамеечка. Правда, памятник накренился — это, видимо, из-за дождей, потому что там глина не очень устойчивая. Я поднимал этот вопрос у нас в университете, но на самом деле это не так дешево: где-то 200 долларов. Сейчас думают, как найти деньги.

Больше не беспокоюсь за могилу Николая Малёнка и ввожу в строку поиска интернета "Іван Сіўцоў". Выдает информацию: окончил Чериковскую СШ, работал в журнале "Березка", публиковал стихотворения во фронтовой печати, написал роман "Нягоды і радасці".

Звоню в школу: может, там остался какой-нибудь след? Оттуда меня перенаправляют к местному краеведу Василию Максименко.

— Иван Сивцов в некоторых документах лишь упоминается в числе прочих. Он ведь здесь совсем немного поработал в райкоме партии, а потом уехал. Как литератор знаменитым не стал. В Черикове его не помнят, и родственников его здесь нет, — огорчает меня Василий Стефанович.

Последний известный адрес Ивана Сивцова — ул. Карла Маркса, д. 11, кв. 17. Такой дом сохранился, а квартиры уже нет. Звоню соседям.

— Ой, нет, здесь всего один подъезд остался, девять квартир. Остальные купили то под магазины, то еще под что, — рассказала одна из жительниц. — Все наши соседи молодые. Была бабушка, старожил дома, но она лет восемь назад умерла. А так здесь нет никаких мемориальных знаков, что писатель жил или журналист. Есть только доска, что наш дом — памятник архитектуры по линии ЮНЕСКО, и все.

Продолжаю поиски и обзваниваю семь человек с фамилией Сивцов и отчеством Иванович. Может быть, у писателя остались дети? Сердце дрогнуло лишь однажды, когда трубку подняли на улице Волгоградской. Подтвердили: да, был дедушка Иван Кузьмич Сивцов, похоронен на Московском кладбище. Но потом выяснилось: умер он не в 1959 году, а в 2006-м и отношения к журналистике не имел.

Зацепок нет, перехожу к Л.Е. Оликеру. Самый известный человек с такой фамилией на белорусских порталах — Борис Оликер, министр здравоохранения Беларуси, который активно боролся с белополяками в годы Гражданской войны. Но это не то, что мне нужно. Ищу указанный в журнале адрес — Шпалерная, д.13, кв. 3. Увы, его уже не существует. Перехожу на однофамильцев из телефонной базы и, наконец, дозваниваюсь до Баси Оликер и ее двоюродного племянника Аркадия Азбеля. У Баси Семеновны мужа звали Александром Ефимовичем.

— Может быть, в похоронном бюро сделали ошибку: написали Л.Е. вместо А.Е.? — делаю предположение.

— Нет, такого быть не может. Александр Ефимович погиб в автокатастрофе в 1971 году, и похоронен он на Чижовском кладбище, — разъяснил Аркадий.

Прекращаю поиски. Итоги подводит директор УП "Спецкомбинат коммунально-бытового обслуживания" Николай Ракевич.

— Большинство кладбищ в пределах столицы — старые деревенские. Только 30 процентов могил посещают регулярно. Одно дело, когда еще остались родственники и близкие, которых можно найти и заставить привести захоронение в порядок, а другое — когда таких людей нет: уехали, умерли, серьезно заболели. Надгробие ветшает, могила приходит в запустение, и как с ней быть? — рассуждает Николай Ракевич. — Эта проблема достаточно актуальна, и в некоторых странах закон в этом отношении суров. Например, в Швейцарии через 25 лет после погребения родственники должны платить ежегодный налог, если желают и дальше ухаживать за могилой. В противном случае надгробное сооружение сносят, останки эксгумируют и кремируют, урну с прахом захоранивают в общую могилу, а освободившееся место предоставляют другим. Сейчас мы изучаем зарубежный опыт и готовим предложения о внесении дополнений и изменений в Закон "О погребении и похоронном деле". Эту работу планируем завершить уже в этом году.

Безымянных холмиков, ржавых оград и упавших крестов, к сожалению, с каждым годом все больше. Вряд ли, конечно, мы когда-нибудь будем решать проблему, как в Швейцарии. Не такие мы, белорусы, понятия рациональности и духовности не переплетаем. Тем более когда захоронение ветшает по объективным причинам. Другое дело, когда могиле пятнадцать, десять, пять лет. Родственников — пруд пруди, а на могиле — бурьян. Но это уже, согласитесь, совсем другая история.  

Евгения БЕРЕЗЮК.