За год войны в Украине тысячи российских мужчин вернулись домой после боевых действий. Тех, кто получил на войне травмы и нуждается в реабилитации, отправляют в санатории, на лечение и восстанавливающие процедуры. Сотрудница одного из таких санаториев рассказала «Вёрстке» о том, как изменилась её работа после начала войны, с какими травмами приезжают военные и как они себя ведут.
«Иногда швыряют деньги в лицо — пытаются так пригласить на свидание»
Я работаю в приёмном отделении военного санатория уже шесть лет. Раньше к нам приезжали на отдых военные пенсионеры. Но весной 2022 года стали прибывать участники «СВО» — на реабилитацию.
Сначала это были только контрактники: с осколочными ранениями, ампутацией конечностей, разрывами органов. Они попадают к нам из военных госпиталей. Там они проходят медкомиссию, и на основании результатов кого-то из них направляют в санатории на реабилитацию. Стандартный срок — 21 день.
После реабилитации человека, как правило, возвращают на фронт, если он вылечился. Если у него травма на всю жизнь, с которой он больше не может воевать, — например, ампутировали конечность, — военного отправляют обратно в госпиталь и комиссуют.
С марта 2022 года моя работа стала более нервной. Среди военных, которые только что вернулись с фронта, часто встречаются очень специфические люди. Из-за перенесённых травм и шока они употребляют много алкоголя, ведут себя нехорошо.
При этом пенсионеры продолжают приезжать к нам на отдых, и они таким соседством недовольны. Некоторых молодых людей, приехавших с передовой, они называют «обрубками». Кто-то и вовсе перестал приезжать, чтобы не пересекаться с реабилитантами. В общем, напряжённая обстановка.
Когда всё только началось, привозили иногда по сто человек в день. Приходилось выходить не в свои смены, чтобы помогать друг другу, — в обычное время в приёмном отделении работают по два человека, и справиться с таким потоком было бы невозможно.
Всех прибывающих военных сотрудники санатория должны встретить, забрать документы и раздать анкеты, чтобы оформить истории болезней. Потом передать информацию в терапевтические отделения.
Некоторые сидят и заполняют анкеты по часу. Кому-то из-за травмы трудно писать, кто-то задаёт десятки вопросов. А кто-то настолько пьян, что даже не понимает, что нужно делать. Такое стало чаще случаться, когда, помимо контрактников, стали привозить мобилизованных. Потому что они попадают к нам не напрямую из госпиталей, а из пунктов временного содержания. Пока они своим ходом добираются до нас, успевают изрядно употребить.
Особенно страшно, когда остаёшься с ними один на один. В нашем корпусе нет ни камеры, ни тревожной кнопки. Военные часто ведут себя довольно развязно, особенно если пьяны. Могут отпускать неуместные комплименты. Иногда швыряют деньги в лицо — пытаются так выразить благодарность или пригласить на свидание. Вообще на свидания звали неоднократно.
Однажды я выдавала анкеты поступившим реабилитантам, и один мужчина лет сорока вскочил с кресла, посмотрел на меня бешеными глазами и говорит: «Я аж встал!». Он пытался потом продолжить общение, делал какие-то комплименты, но я изо всех сил игнорировала это.
Руководство не заботится о том, чтобы наша работа была менее стрессовой. Им отчисляются хорошие деньги за приём военнослужащих — чем больше людей, тем больше бюджеты. Так что, думаю, начальству это только в радость. Им же не приходится напрямую взаимодействовать с военными, как нам.
Единственное, что мы получили, — отгулы за сверхурочную работу. Но никаких надбавок к зарплате не было. Хотя труд стал заметно тяжелее. Например, поначалу не было пандусов — их установили только спустя полгода. Санитаркам приходилось таскать по лестнице реабилитантов, которые приехали в инвалидных колясках, но пока не научились ими пользоваться.
«Обидно за ампутантов: какая у них реабилитация? Просто лежат на кровати»
За каждым человеком закрепляется терапевт. Он изучает историю болезни, травмы и назначает процедуры. Узкие специалисты, если они требуются, тоже подключаются к лечению, но их немного.
Обидно за ампутантов: какая у них реабилитация в санатории? Просто лежат на кровати и отдыхают 21 день. Что ещё им могут предоставить? Это ведь не спеццентр. Поэтому некоторые буквально просто лёжа пережидают время, пока им государство выделит протез.
А это долгий процесс. Бывало, целыми бортами привозили ампутантов и некоторым организовывали по несколько реабилитаций подряд — чтобы военный где-то находился, пока не пришёл протез. Были и те, кто получил протез как раз во время реабилитации. В санатории они тренировались ходить.
Правда, протезы не всегда хорошего качества. У нас был молодой человек, который, получив выплату за ранение, жаловался: «Толку мне от этих двух миллионов рублей? Я сейчас их потрачу на нормальный протез, чтобы ходить на двух ногах».
Но и выплаты дают не всем. Кое-кто из военных рассказывает, что никак не может их добиться. В одном из отделений сотрудники даже собирали подписи, чтобы пожаловаться.
Иногда в санаторий к реабилитантам приезжают родные. Некоторые даже живут с ними. Например, с теми, кто совсем лежачий и не может себя обслуживать, приезжали матери. Потому что у нас нет специального персонала для ухода за лежачими — всё-таки мы не хоспис и не специальный реабилитационный центр.
«Дежурному врачу приходится вызывать военную полицию»
В санатории организован досуг для отдыхающих, но, как правило, это вечера у рояля, танцы. Приходят на них пожилые люди. Тем, кто вернулся с фронта, делать там нечего. Поэтому реабилитанты развлекаются походами в магазин, который находится за территорией. Они скупают там всё спиртное и наверняка делают владельцам колоссальную выручку.
По правилам, на территории санатория нельзя употреблять алкоголь. Но военные собираются в номерах и выпивают — как бы тайком. А когда доходят до кондиции, отправляются на поиски приключений.
Если выпивший человек ведёт себя скромно, сотрудники санатория закрывают глаза на его состояние. Но иногда пьянство заканчивается вызовом военной полиции. Бывает, например, что военный напьётся и к нему приходят какие-то видения — скажем, «вьетнамские флешбеки». В таком состоянии люди дерутся, кидаются на окружающих. Бывало, что реабилитанты нападали даже на врачей, которые пытались их успокоить. Инциденты случаются каждую неделю, как правило, ночью. Думаю, что постовым медсёстрам достаётся больше всего. А дежурному врачу приходится вызывать военную полицию, и она приезжала не раз.
Как дальше развиваются события, зависит от того, насколько серьёзно человек накосячил. Некоторых забирали, проводили с ними беседу и возвращали обратно. Но были и те, кого отправляли в часть с «письмом счастья», где перечислялось всё, что он натворил. И дальше военное начальство уже решало, как с ним поступить.
Был даже один трагический случай. На территории санатория есть озеро. Компания реабилитантов отправилась к нему ночью — вероятно, они вместе выпивали. Один из военных решил немного поплавать. Когда компания начала расходиться, его не досчитались. Но друзья подумали, что он просто вернулся в номер. А под утро оказалось, что в номере его не было.
Причём накануне этот реабилитант, насколько я знаю, хвастался, что он — единственный, кто выжил из своего взвода, показывал фотографии сослуживцев. А потом напился и утонул в озере. Приехали водолазы, нашли тело и передали его в местный морг. Вызвали полицию, чтобы всё зафиксировать. Представляете реакцию его родных? С войны вернулся живым, а на реабилитации погиб.
«Когда видишь последствия своими глазами, убеждаешься: это полное дерьмо»
В наш санаторий приезжают и на медико-психологическую реабилитацию по направлению от психиатров. У нас есть отдельное психиатрическое отделение с терапевтом, психологом и различным оборудованием. Есть специальная комната с расслабляющими креслами, со звуковой и визуальной терапией.
На реабилитантов, которые поступают в психиатрическое отделение, иногда жалуются соседи: военные кричат во сне или, наоборот, не спят до утра. Иногда пациенты с ПТСР поступают к нам в состоянии сильного перевозбуждения, и это сразу бросается в глаза. Они суетятся и чуть ли не орут вместо того, чтобы говорить спокойно, всё воспринимают в штыки. Они обижены на всех, а ты попадаешься им под руку и тоже становишься объектом для их эмоциональных срывов.
Из санатория можно уехать раньше срока, если написать рапорт. Некоторые пользуются такой возможностью, потому что хотят домой, к родным. Но есть и те, кто пишет рапорт, чтобы вернуться на передовую. Такие меня пугают.
Когда боевые действия в Украине только начались, я понимала, что всё это ужасно. Но когда видишь последствия своими глазами, ты убеждаешься окончательно: это полное дерьмо.
Я думала, что, когда к нам начнут привозить реабилитантов и я впервые их увижу, я почувствую к ним ненависть — ведь они творили страшные вещи на территории другого государства. Среди них есть те, кто убивал людей.
Но когда смотришь на парня, который родился в 2001 году, а теперь живёт без руки или без ноги, становится его жаль. Или когда видишь молодого мужчину, который вынужден какать в пакетик. С другой стороны, я считаю, что у них всё-таки был выбор и они могли не участвовать в военных действиях.
Я сталкивалась и с теми, кто гордился своим участием в СВО, — как раз такие обычно и рвутся назад на передовую, уничтожать «нацистов» и геройствовать. Но другие военные признавались, что не планировали оказаться на передовой и их отправили туда насильно, угрозами. Они рассказывают, что их начальники при любой опасности бросали солдат, садились в машину и уезжали.
Думаю, среди наших реабилитантов есть и бывшие заключённые. К нам наравне с другими поступают военные из ЧВК «Вагнер». Никаких пометок об этом в их документах нет, остаётся только догадываться. Но это бывает легко сделать по анамнезу.
Допустим, иногда можно увидеть, что человек пребывал в тюрьме и заработал туберкулёз. Причём в документах указано, что мужчина сел в 90‑е, а диагноз ему поставили через много лет. Скорее всего, он всё это время был в тюрьме, а потом решил «отвоевать» себе свободу.
Бывает, что пожилые люди — например, жёны военных пенсионеров, — приезжают к нам, смотрят на всех этих травмированных мужчин и немедленно возвращаются домой. С некоторыми прямо случались истерики — они плакали, бросали всё и собирали вещи. Говорили: «У меня сыновья в армии, я сразу представляю, что это мой ребёнок, не могу на это смотреть». Я их понимаю — в первые недели впечатлены были и сами сотрудники санатория, и жители посёлка.
Военные, которые к нам поступают, часто очень охотно рассказывают о себе и о том, откуда они вернулись. Так что в курсе даже местные таксисты. Однажды я добиралась до города на машине, и водитель был в курсе всего, что у нас происходит.
Сотрудники говорят: «Жалко молодых ребят, но мы же всё-таки защищаемся». Я всегда отвечаю: «От кого? Вроде на нас никто не нападал». Но у многих сотрудников родственники так или иначе связаны с армией, с Минобороны. Так что они верят в ту «правду», которую транслирует телевидение. Первое время я спорила с ними, а потом поняла, что это бесполезно. К сожалению, я пока одинока в своей позиции.
Добро пожаловать в реальность!