Почему среднестатистический русский обыватель так полюбил войну, пишет политолог Владимир Пастухов.
Попробуем вынести за скобки производные от диктатуры (на мой взгляд, их, как минимум, три):
- конформизм, продиктованный страхом и привычкой,
- влияние государственной пропаганды, которая является, конечно же, всепроникающей, а не действует только на маргинальные слои населения,
- заинтересованность в экономическом протекционизме и милитаризации бюджета, которая существует у значимой части общества, ставшего бенефициаром либо перераспределения бюджетных средств, либо снижения уровня конкуренции на внутреннем рынке (видимо, доля таких бенефициаров все-таки превышает долю тех, кто проиграл от «выпиливания» из мировой экономической системы).
Останется ли после этого что-то или на этом все? Вопрос не праздный. Если больше ничего нет, то устранение диктатуры должно положить конец войне, а вот если там еще что-то есть, то так просто вопрос не решится. На мой взгляд - есть, и немало. Это вполне реальные ментальные и эмоциональные «скрепы» массового сознания, которые существуют как «предустановленный софт» русской власти. Нравится нам этот софт или не нравится, но он уже вшит в это «железо», и оно продается только в комплекте с ним. Так что любые политические «приложения», которые будут разрабатываться под «русский проект», должны учитывать особенности этой операционной системы. Иначе, как бы ни были хороши приложения сами по себе, они нормально не заработают, будут постоянно глючить, и в конце концов все снова закончится полной перезагрузкой.
К числу этих скреп я бы отнес:
- ориентацию на силу, а не на право, в самом широком ее понимании, уважение исключительно к силе, своего рода культ силы;
- привычка к самодостаточности, сопротивление любой, даже самой привлекательной идее, которая предполагает «подсоединение» к чему-то «потустороннему»;
- определенный эмоциональный склад личности, который я, чтобы никого не обидеть, обозначил бы как «несентиментальность» (который Горький в своей известной статье о русском народе обозначал как «практицизм»).
Все это вместе и есть та база, которая делает «путинизм» и все родственные ему политические системы столь живучими в России. Если кто-то думает, что вышибить их можно, просто предложив обществу свободу и европейские либеральные ценности, то он, скорее всего, сильно ошибается. По крайней мере, опыт последних сорока лет говорит об обратном. Свобода в России приживется только тогда, когда русский обыватель почувствует в ней практическую потребность в контексте описанных выше его ментальных особенностей.
Тому, кто в будущем решится снова поставить на эту лошадь, придется соблазнять русское общество не тем, насколько хороша свобода, а тем, как именно свобода даст ему то ощущение своей силы, независимости и пользы, к которым оно подсознательно стремится. К сожалению, осуществить эту привязку гораздо сложнее, чем просто рассказать, как прекрасна свобода и как ужасна война.
Добро пожаловать в реальность!