Кристина Дробыш, актриса независимой театральной группы «Купаловцы», в большом разговоре — о театре «до» и «после» выборов 2020 года, сложностях театра «онлайн», роли в спектакле про Окрестина и неосязаемом будущем.
«У меня государство забрало дом, работу – всё»
— Кристина, в одном из своих интервью ты сказала: «Театр должен развивать зрителя. Это было бы красиво и правильно». Сегодня, учитывая вынужденную миграцию Купаловцев за границу, какого зрителя вы планируете развивать? И планируете ли вообще?
— Я больше чем уверена, что это интервью было сделано до всех произошедших событий, которые затронули сферу культуры. Театр в том числе.
— Да, так оно есть.
— После выборов же случился определенный перелом. И, с моей точки зрения, — буду максимально честной — большая часть театра умерла, отсохла и отвалилась. Да простят меня коллеги. Ведь обстоятельства вынуждали к какому-то определенном высказыванию. Театр всегда был отражением текущих событий. Переосмыслением действительности, выходящим как искусство, как более лёгкий и понятный для зрителя контакт. После августа 2020, как мне кажется, театр растерялся. Было неясно, как реагировать. Плюс жёсткие репрессии. Страшно и непонятно.
То, что происходит с нами сейчас, это немножко другая — прозвучит пафосно — миссия. Образовывать и вести за собой зрителя можно в мирное время. Но когда это времена, приближённые к боевым… Когда каждый твой шаг — это минное поле…. Когда ты не знаешь, рванёт или нет — задача театра становится иной. Это театр военного времени. И здесь не до образования. Это, лично для меня, про поддержку и про высказывание.
— Хорошо. Сегодня буду много цитировать тебя, вспоминать и сравнивать Кристину до выборов и после. «Если человек не высказал своё мнение — не значит, что это плохо. Просто не считает нужным озвучить». Сейчас так же думаешь?
— Знаешь, когда ты стоишь под дулом пистолета, немножко иначе начинаешь размышлять. Мысли из серии «Сейчас я закончусь или останусь?». В какой-то момент поняла: чтобы высказывать своё мнение, нужно иметь определённый багаж смелости. И не у всех он есть. Это нормально…
— А у тебя?
— Сложно сказать. Видимо, да, — раз я оказалась там, где оказалась. Хотя для меня самой это большая неожиданность. Однако, время ещё покажет.
Высказывать своё мнение — дорого. С точки зрения моральных сил и того, что ты отдашь из своей жизни. Я не мозгами отдала это всё. В какой-то момент я вдруг поняла, что у меня не осталось ничего. У меня государство забрало дом, работу — всё. И вот я с ребёнком буквально на улице.
Волей не волей приходит чёткое осознание, что другого выхода и не было. Это цена. И здесь вопрос, готов ли ты заплатить ее за своё мнение. Есть люди, у которых хватает смелости. Есть и те, кто предпочитает молчать. Но я за то, чтобы своё мнение высказывать. Иначе будем жить, как последние лет триста.
«Человек ведь такая скотина, которая привыкает ко всему»
— Сейчас вы чаще выступаете онлайн. Одно дело играть на сцене, имея прямой контакт с аудиторией, чувствуя зрителя и ауру театра. Совсем другое игра на камеру. Каким образом вы сопротивляетесь «цифре»? Удалось ли вам оцифровать душу зрителя?
— Это сложно, правда. Одна из причин, по которой люди приходят в театр, — как раз-таки живые ощущения. Для зрителя важно присутствие человека на сцене. Равно как и для актёра важно присутствие зрителя в зале. Ведь роль выстраивается на том, чтобы улавливать реакции зрителя. Иногда идти от этих реакций. Именно тогда спектакль начинает жить.
Я помню тот момент, когда мы впервые столкнулись с камерой. У меня эти ощущения были на Купаловской «Варце» двадцатого года, посвящённой Куропатам. И вот стою возле ноутбука, вижу цифру в несколько тысяч. Затем иду в кадр, смотрю в камеру. И меня снова накрывает осознание того, что через этот маленький объектив на тебя смотрят тысячи человек. Но, чёрт возьми, я совсем не вижу их реакцию! Я запинаюсь!!! Да что там, попросту не понимаю, как существовать… Случился какой-то сбой.
— А дальше?
— А дальше привыкаешь. Человек ведь такая скотина, которая привыкает ко всему. Мы прямое этому доказательство. Конечно, процесс становится чуть другим. Но что поделать, если другого выхода нет. Либо так, либо никак.
— Не думали сменить формат? Может быть приглашать хоть парочку зрителей, чтобы тем или иным образом воссоздать атмосферу живого театра.
— Да, в последнее время много говорим об этом в команде. И, думаю, будем на это выходить постепенно. Как минимум, стремимся к тому, чтобы это были не записи, а онлайн трансляции. Такой формат сможет хоть как-то воссоздать атмосферу живости. Да, мы не услышим смех зрителя в зале или звенящую тишину. Когда ты понимаешь, что четыреста человек слушают тебя в едином порыве. Тем не менее, мы сможем частично воссоздать для зрителя ощущение присутствия в зале, что все происходит здесь и сейчас.
— Ты как-то сказала, что у каждого театра свой зритель. Каким он был у Купаловского ещё в начале августа 2020? И какой у Купаловцев зритель сегодня? Можешь ли ты составить его портрет? Физический или даже психологический.
— Сложно сказать. Мне кажется, среднестатистический зритель, который был у Купаловского раньше, — это женщина от 40 до 60 лет. И её муж, которого она вела с собой в театр. Я здесь не хочу никого обидеть. Это не хорошо и не плохо. Это нормально. Как правило, театром больше интересуются женщины — они, зачастую, более эмоциональны. Сейчас сложнее. У нас в инстаграм, например, практически двадцать три тысячи подписчиков. И это совсем разные люди. Очень разный возраст. Мужчины и женщины. Невозможно составить одну картинку, не ограничивая взглядами, возрастом или ещё чем-то. Наверняка могу сказать только одно: наш зрительский круг существенно расширился. Это абсолютный факт.
«Даже у самых нечеловеческих поступков есть очень человеческое объяснение»
— Сегодня ты упомянула о том, что театр должен быть отражением текущей действительности. Рано или поздно эпоха репрессий закончится. И тогда на её место придёт как раз-таки время осмысления пережитого, а вместе с ней и огромный пласт искусства на эту тему. Одним из таких вполне себе может быть фильм или спектакль о происходившем на «Окрестина». Смогла бы ты сыграть роль девушки, которую избивали, над которой жестоко издевались?
— Давай начнём с того, что, скорее всего, это закончится тогда, когда меня будет сложно назвать «девушкой». Я боюсь, что к тому времени появится возможность играть куда более возрастных персонажей…
— В рамках интервью постараемся придерживаться более оптимистичной ноты.
— Хорошо. Отвечая на твой вопрос: даже сегодня приходится иметь дело с материалом, который катастрофически пересекается с реальностью. Я бы даже сказала — его абсолютное большинство. И это тяжело.
Ведь для актёра, как и для любого человека, важно переосмыслить, пережить ситуацию, сделать какие-то выводы. Понять, что вообще произошло? Выжил я, не выжил? Ущипнуть себя лишний раз…
А когда ситуация настолько жестокая, что рождается ощущение, будто с тебя сняли шкуру и втыкают иголки в плоть? Что тогда?
Как человек с образованием в этой сфере ты не можешь сказать: «Ай-ай, не хочу!». Меня учили, что можно отказаться от роли по политическим соображениями, например. Но по большому счёту, ты должен полюбить свою роль. Полюбить персонажа, которого играешь. Полюбить партнёра. Даже если это всё тебе ненавистно. Ты должен это любить. Были репетиции, на которых сидишь и ревёшь. Попросту не вывозишь. Но ты идёшь и делаешь. В этом и заключается профессионализм. Так что если к тому времени я ещё буду «в кондиции» сыграть кого-то помоложе, то почему бы и нет?
— Снова же, ты говорила, что в театре важно оправдать героя, даже «мразь». С человеческой точки зрения куда проще оправдать жертву, посочувствовать избитому. Но совсем другое проявить эмпатию, например, к сотруднице «Окрестина», которая мужчинам в задницу дубинку засовывала. Смогла бы ты её оправдать? Сыграть?
— Смогла бы. Я называю это профдеформацией, когда ты, к сожалению, бесконечно наблюдаешь за людьми, считываешь их поведение, поступки. После чего выстраиваешь логику поведения, пытаясь понять, что он за человек.
Говоря об этих женщинах с совершенно страшными намерениями, я чувствую сплошную боль. Сразу пытаюсь представить, как больно в своё время должны были сделать человеку, чтобы у него родились такие намерения. Безусловно, это история про боль. Будь у меня материал, текст этого персонажа, я смогла бы выстроить для себя логическую цепочку. Понять, почему рождается именно такая мысль, что является триггером.
Оправдать можно всё. Это не только к актёрству относится. Ведь по факту даже у самых нечеловеческих поступков есть очень человеческое объяснение. Как бы страшно это ни звучало. У истоков самых жутких поступков всегда стоит что-то простое.
«Бороться всегда сложнее, чем привыкнуть»
— Твои слова «здорово, когда у профессии есть польза. Медик, строитель, например»… Мне показалось, что в тот момент, ты будто бы не видела пользы от театра. Я бы, конечно, назвал это синдромом самозванца. Тем не менее, по-прежнему думаешь, что театр не несёт пользы в наше непростое время? Что это такая «недопрофессия»?
— Мне сложно ответить на этот вопрос. Потому что да: всё ещё считаю, что могла бы сделать больше, окажись в другой профессии. Но не знаю, хватило ли бы у меня столько смелости в таком случае? Я до сих пор не до конца понимаю смысл существования театра в этой истории. Всё время кажется — какой-то ерундой занимаюсь. Периодически, меня накрывает ощущение, что это настольная игра. Пока мы здесь играем, взрослые люди занимаются чем-то полезным. Да, читаю комментарии, в которых люди говорят о важности того, что мы делаем. Люди пишут, что им это действительно нужно. Театр их поддерживает. И я хочу верить их словам. Ведь тогда понимаю, зачем я здесь. Может быть это синдром самозванца. Но это лично мои ощущения. Я не говорю за команду.
— Какой ты видишь дальнейшую судьбу Купаловцев? Гастрольный театр? Какая-то версия 2.0 «Свободного театра»? В каких временных отрезках? Останетесь ли вы исключительно в онлайне или начнёте гастролировать по миру? Как театру выживать?
— Во-первых, «Свободным театром 2.0» нам точно не стать. Мы слишком разные. У «Свободного театра» есть своё чёткое направление, с которым они хорошо справляются. У нас есть своё.
С точки зрения планов – не могу сказать. Просто потому, что это небезопасно. Мы их не озвучиваем в принципе. Но все текущие новости регулярно появляются в наших официальных аккаунтах.
Что касается будущего — не знаю. Наша задача — беларусский театр. Принципиально «беларуская мова». Беларусская культура.
Потому что для меня, например, заявление, поднятое вверх 18 августа и подписанное 26 — это не совсем уйти с работы. Это огромный кусок ответственности, который ты взял вместе с трудовой книжкой и вынес из театра. Нас таких около шестидесяти человек. Сложно представить себе будущее, когда на твоей родине не оставляют вообще ничего беларусского. А ты борешься за это дело.
Если останется две-три организации, которые существуют на беларусском языке — это будет очень страшно. И очень тяжело.
Снова же, человек привыкает ко всему. Пройдёт время. Будут ли ещё люди, которым это нужно? Сколько их будет? Бороться всегда сложнее, чем привыкнуть.
Поэтому, мне очень сложно представить будущее, даже ближайшее. Всё будет зависеть от происходящего дома. Потому что наш зритель находится дома, он в онлайне. И это единственный способ коммуникации.
— Сегодня, к сожалению, многим культурным деятелям, вынужденно покинувшим страну, приходится искать дополнительные источники заработка. И это далеко не всегда про творчество. В таких условиях велик риск, что у актёров совсем не останется времени и сил на репетиции, на творчество. Успела ли ты уже заметить такую тенденцию?
— Пока такого нет. Но в целом такую ситуацию я называю естественным отбором. Абсолютно нормально, что люди со временем приходят к мысли: «Я не могу, я не готов».
Здесь мы снова возвращаемся к тому, что сражаться сложнее, чем привыкнуть. Это огромные усилия. И это жертвы. Ты жертвуешь своим временем, временем с семьёй, детьми, своими личными амбициями и отношениями. К сожалению, это так. Ты либо готов платить эту цену, либо нет.
Меня спасает то, что я абсолютно потерянный для общества трудоголик. У меня всегда было не меньше трёх работ. Связанных со специальностью или нет. В пиковые моменты их было восемь. В данный момент у меня тоже есть работы не по специальности. То, чему я научилась за последние два года. Также есть проекты, созданные мной же, которые со временем стали моей работой. Они не связаны с Купаловцами в принципе. А с точки зрения команды сложно.
Я думаю, что произойдёт какой-то естественный отбор, который расставит всё на свои места. И если кто-то примет решение уйти — такое решение нужно принять и уважать.
Беседовал Евгений Сапач,
Свободные новости плюс
Добро пожаловать в реальность!