Продолжая, как рекомендовал Дмитрий Песков, вникать в потаенные смыслы Валдайской речи Путина, приходится отталкиваться от того, что, перефразируя Толстого, все счастливые демократии похожи друг на друга, а все несчастливые автократии несчастливы по-своему, пишет политолог Владимир Пастухов.
У каждого исторического сбоя есть свой генезис, своя индивидуальная судьба, без понимания которых разобраться с настоящим и будущим этих автократий практически невозможно. Путинизм как система есть, в конечном счете, лишь следствие двух мутаций, случившихся на фоне катастрофы 90-х. Хотя его появление на свет и выглядит вполне закономерным, оно произошло лишь благодаря нескольким случайным событиям, которые оставили на его природе неизгладимый отпечаток.
1-ая мутация: Криминальная инициация.
Развал СССР естественным образом привел к ослаблению политического центра и к зацикливанию регионов на своей собстственной локальной повестке. Практически неизбежным следствием такой, с позволения сказать, «локализации» стал рост влияния криминала на местную жизнь. В то же самое время местные силовые структуры, выпав из «вертикали власти», сами, в свою очередь, стали напоминать автономные партизанские соединения, действующие в своих интересах. Силовики и бандиты образовали в регионах двухполюсный мир, вокруг которого вращалась местная бюрократия с ее бюджетными возможностями и нарождающийся спекулятивный класс (торговый капитал). В эту вселенную кое-где были встроены «красные директора» и верхушка местной интеллигенции, в активе которой были изворотливость и энергичность. Думаю, это то прошлое, которое в недалеком будущем нам придется пережить вновь, в связи с чем я и останавливаюсь на нем подробнее, чем вроде бы требует ситуация.
Сам по себе раздел власти на местах между поднявшимися бандитами, опустившимися силовиками, зарвавшимися чиновниками, дорвавшимися дельцами и примкнувшими к ним всем представителями местной интеллигенции был общим и единообразным ландшафтом для страны. Но только в двух или трех местах по всей России, на мой взгляд, это “броуновское движение” локального насилия переросло в нечто большое и превратилось в универсальную и всеобъемлющую систему организованного насилия с жесткой внутренней организацией, иерархией и неограниченной способностью к воспроизводству и экспансии.
Такими местами, где произошло злокачественное перерождение криминального насилия, по всей видимости, стали Санкт-Петербург, Красноярск (делаю выводы, основываясь на серии исключительно полезных расследований Алексея Тарасова (Новая газета)) и, возможно, Краснодарский край, где эпизод с “Цапками”, похоже, был лишь маленьким фрагментом более общей картины, так и не представленной широкой публике. Ничего удивительного в такой избирательности истории нет. В той же Италии Сицилия, Калабрия и Неаполь очевидно стоят особняком в отношении других регионов в этом специфическом отношении.
Из названных регионов именно в Петербурге сложились идеальные условия для криминального канцерогенеза. По сути, Санкт-Петербург был своего рода “криминальным Арбатовым” – достаточно столичным, чтобы в нем действовал закон “больших криминальных чисел” (есть что делить и есть кому делить), но недостаточно столичным, чтобы государство успело удушить конкурента по организованному насилию в зародыше (при всем при том – провинция, на отшибе и периферии внимания). Аналогичные предпосылки в Красноярске и Краснодаре были менее ярко выражены. Ну и близость Европы с ее наркотрафиком тоже, наверное, сыграла свою роль. Когда Петр I рубил окно в Европу, он менее всего предполагал, что это будет слуховое окно для перевалки опиума.
2-я мутация. Криминальная экспансия.
Именно в Петербурге сложился механизм, где центр официальной власти (мэрия) стал одновременно и центром неофициальной власти криминального подполья – своего рода арбитром в отношениях между упомянутыми группами влияния на местную жизнь: криминалом, силовиками, бюрократией, предпринимателями и интеллигенцией (которая играла не последнюю роль в этом синдикате). Благодаря этому соединению формального и неформального влияния в одних руках в Санкт-Петербурге возник тот уникальный синергетический эффект, силу которого очень скоро ощутила на себе вся Россия.
Я не владею в достаточной степени информацией о ситуации в Краснодарском крае, чтобы квалифицированно судить, сложилась ли там «Система» общенационального значения уже к исходу 90-х. Сейчас, полагаю, уже да, и роль «зернового лобби» в анти-украинском профиле русского милитаризма – тема будущих расследований. Но на рубеже тысячелетий в России было две точки криминального роста, где перерождение социальных тканей приобрело отчетливо выраженный злокачественный характер. Местные «Системы» переросли локальные и активно метастазировали. А вот то, что произошло дальше, стало во многом следствием еще одной случайной в историческом смысле мутации.
Выбор «Семьей» преемника, что бы сегодня ни писали, был не объективным, а субъективным. Конечно, учитывался запрос общества на реставрацию, но ему могли соответствовать самые разные кандидатуры. Выбор Путина в большей степени был следствием алчности, недальновидности и самоуверенности ельцинского клана. Классический случай истории: выбирали мальчика на побегушках, а в результате сами закончили в бегах.
При обсуждении проблемы преемника упор обычно делается на спецслужбистском прошлом Путина – мол, в этом все зло. На мой взгляд, если это и проблема, то не самая главная. Спецслужбы – такая же часть общества, как и все другие, но со своей спецификой. Там много всяка разна. Да и не был Путин глубоко укоренен в эту систему, проходил там службу в, так сказать, облегченном режиме. Совзагранучреждение в Дрездене – не особый отдел в Афгане и не Пятое управление в Москве. Гораздо большей проблемой было то, что Путин к этому моменты был частью «Питерских». Не уверен, что в момент назначения он там был ключевой фигурой, но однозначно был глубоко интегрирован в «Систему».
Когда Путин стал Президентом, он перевез с собой в Кремль весь питерский клан, на который в основном и опирается до сих пор. С точки зрения исторической эволюции это означало вторую по важности случайную мутацию в развитии русского общества. Метастазирующая злокачественная криминальная опухоль была в исторически сжатые сроки трансплантирована в мозг русской государственности, туда, где сходятся все значимые политические артерии и нервные окончания. Это стало невиданным бустером криминализации всей России, поглощения всех других регионов сформировавшейся в Петербурге «системой». Именно поэтому я иногда говорю, что общественно-политический уклад современной России называется «бандитский Петербург», и политическая философия соответствует этому укладу.
На этом месте теоретически могли быть «быковские». Но дважды не повезло. Лебедь не взлетел, и вообще оказалось, что подлетное время до столицы имеет значение. Так или иначе, но именно Россию можно считать первой оккупированной территорией. Лишь годы спустя последовали Грузия, Крым и Донбасс. Обо всем этом надо помнить по двум не связанным между собой причинам.
Во-первых, именно генезис определяет природу режима, а природа режима накладывает жесткие ограничения на то, как он может реагировать на вызовы в критических ситуациях. Просчитывая сценарии будущих катастроф, необходимо держать этот генезис и эту природу в голове как важнейший фактор.
Во-вторых, с большой долей вероятности после достижения «дна» Россия вновь приобретен тот ландшафт, из которого выросла питерская «Система». Есть большая вероятность того, что злополучный криминальный триллер повторится как сиквел. Необходимо помнить, чем закончилась первая серия, чтобы этого не допустить.
Добро пожаловать в реальность!