Белорусские медики, которых привычно причисляли к покорным и тихим бюджетникам, неожиданно для многих оказались в авангарде протестов. Они стояли в цепях солидарности, участвовали в акциях против насилия, записывали видеообращения, подвергались задержаниям и арестам — и в столице, и в регионах.
О протестных настроениях среди медработников, причинах их стойкости в интервью газете «Белорусы и рынок» рассуждает известный детский врач-реаниматолог Андрей Витушко. Вечером 10 августа он с женой Кристиной были задержаны у Центрального РУВД Минска, куда приехали в поисках несовершеннолетнего сына. Недавно стало известно, что администрация РНПЦ «Мать и дитя», где Андрей проработал более 20 лет, не продлевает с ним контракт.
— Для феномена белорусского медицинского протеста есть несколько предпосылок. Во-первых, сам факт чудовищного, неоправданного насилия. Когда в мирное время видишь избитых пациентов, достаешь пули из грудной клетки, встречаешься с минно-взрывной травмой, это вызывает возмущение и серьезное чувство протеста. Нужно учесть и то, что большинство медиков идет в профессию не за деньги, для медика служение людям не просто слова, императив «служить людям» очень сильный среди моих коллег, несмотря на то что режим целенаправленно принижает престиж профессии медработника. Однако желание служить людям, стремление защитить пациентов было всегда, есть и будет, и это один из важных триггеров активизации протестных настроений в среде медиков. Когда происходит насилие, и в отношении пациентов, и в отношении коллег, это мотивирует и заставляет действовать.
— Профсоюз работников здравоохранения, судя по их регулярным сообщениям, «не замечает» этой самоорганизации медиков...
— У профсоюза теперь много внутренних проблем: его ряды редеют, коллеги все чаще задаются вопросом о смысле членства в этой организации. К слову, многие ощутили на себе давление со стороны администрации учреждений за выход из профсоюза. Однако это не значит, что медработники разобщены — у нас всегда было и остается понятие коллегиальности, этому уделяется внимание во время учебы, культивируется в профессиональной среде, и сейчас эта коллегиальность помогает растить и укреплять горизонтальные связи внутри профессионального сообщества.
Еще один очень важный фактор, который редко упоминается. В медколледжи и медуниверситеты приходят люди с высоким средним баллом, конкурс также весьма высокий, на моем факультете, например, обычно четыре человека на место. И это несмотря на то, что профессию врача или фельдшера у нас трудно назвать престижной или высокооплачиваемой. То есть в медуниверситеты приходят уже умные люди, которые и далее не перестают быть умными. Кроме того, зачастую человек, который работает в медицине, в силу своих профессиональных обязанностей должен принимать самостоятельных решения, от которых зависит здоровье и жизнь пациента. Цена ошибки бывает очень высокой. И этот навык принятия самостоятельных и важных решений культивирует независимость мышления. Поэтому принцип «Вы же сами все понимаете», он, безусловно, есть, он был, но, как мне кажется, он имел меньшее влияние на наше профессиональное сообщество, которое оставалось критичным в отношении действующей власти. Не могу сказать в процентном соотношении о тех, кто выходит и заявляет о своих требованиях, и о тех, кто не участвует, но протестные настроения в медицинской среде очень широко распространены, найти среди медработников убежденного «ябатьку» — это надо постараться.
— Можно ли говорить о том, что медработники стали активизироваться еще весной, когда власть довольно странно вела себя перед распространением коронавирусной пандемии?
— Пандемия — важный фактор самоорганизации всех слоев населения Беларуси, когда всем миром старались компенсировать дефицит защитных средств, систем дотации кислорода и пр. Тогда люди окончательно поняли, что они многое могут сами без участия государства. Медработники были очень заняты оказанием помощи и массово не выступали. Однако не прошла незамеченной странная позиция чиновников от медицины не давать информацию о количестве заразившихся и умерших от COVID-19 медработников, которая разительно контрастировала с практикой многих других стран, где эти данные становились достоянием общественности и общая скорбь по жертвам сплачивала людей. Можно также вспомнить о непонятных вещах в области статистики, когда независимо от количества заболевших число умерших было примерно одно и то же — четыре-пять в день. Все эти факторы понемногу складывались и дали такой результат.
— Многие врачи заявляют о возможных увольнениях, многих увольняют за участие в акциях протеста, тем, кто уезжает работать в Европу, рекомендуют там и оставаться: дескать, обойдемся без вас. Власть настолько не боится остаться без профессионалов, которые спасают людей?
— В Беларуси в последнее время никогда особенно не почитался профессионализм. У нас система работает по экстенсивным критериям. Складывалось впечатление, что для чиновников намного важнее не здоровье людей, а чтобы место было занято. Допустим, в условном Черикове нужно, чтобы ставка хирурга была занята, но неважно, кем и какая квалификация у этого хирурга. Наша система — это не только инструмент для сохранения здоровья населения, это в большей степени инструмент пропаганды, инструмент демонстрации того, что государство заботится о своем народе. Да, даже в самые тяжелые времена система Минздрава глобально не сокращалась и финансировалась довольно стабильно. Это безусловно заслуга государства, оно действительно вкладывалось в эту сферу, но цель этих вложений, помимо собственно здравоохранения, была в том числе и для демонстрации картинки: чистенькие палаты, покрашенные стены, красивые люди в белых халатах и так далее, а какая квалификация у этих людей — уже не столь важно. Поэтому нет и заинтересованности в квалифицированных кадрах, нет механизма дифференциации в оплате труда. Врач как таковой систему мало интересует.
— Но весь этот огромный чиновничий аппарат тоже лечится, их не беспокоит ситуация, когда лечить будет некому?
— Те, кто сейчас принимает репрессивные решения в отношении протестующих медработников, часто не лечатся в общей лечебной сети. Со времен СССР у нас осталась параллельная система здравоохранения, есть отдельная поликлиника и больница для чиновников, и эта больница — совсем из другого мира, там палата на одного, максимум двух человек, там в палате все удобства, там кнопочка для вызова медсестры, и та придет в любое время суток, приветливая и культурная. Для этих людей все нормально, и многие из них думают, что так везде. Но даже если не думают, то понимают, что они и их семьи будут лечиться иначе, чем обычные люди. Даже если по каким-то причинам им нужно попасть в общую лечебную сеть, ну, допустим, ребенка родить, то они договорятся, они подключат весь административный ресурс, позвонят кому надо. Например, прежний директор в РНПЦ «Мать и дитя» собственноручно носил сумки за номенклатурными роженицами, госпитализированных к нам.
Это очень важная функция системы — лечение «блатных». К тому же есть свои медучреждения у КГБ, МВД, военных — это все отдельные структуры. И люди, которые репрессируют протестующих медиков, уверены, что лично они будут защищены. Но сейчас маховик репрессий настолько бессмысленный, настолько безумный, нелогичный, что номенклатура уже не в безопасности. Не потому, что их не будут лечить, нет. Наш сегодняшний профессиональный подъем характеризуется тем, что медработники начинают задумываться над тем, чтобы «людьми зваться», соответственно, начинается переосмысление этических принципов профессии. Никто не говорит о том, что если омоновец попадет на операционный стол, то ему нанесут вред, вовсе нет. И никто не откажется оказать помощь чиновнику с инфарктом. Но когда состояние этих пациентов стабилизируется, то люди в белых халатах могут спросить: «Что же ты, Василий Иванович, творишь? Что ты себе позволяешь? Как же так можно?».
Безусловно, качеству медуслуг режим наносит сейчас огромный вред. Ну вот недавний пример с ведущим научным сотрудником РНПЦ онкологии имени Александрова, кандидатом медицинских наук Александром Миничем, который получил 13 суток за марш медиков 7 ноября. Каждый рабочий день он делает несколько операций, и никто не может дать гарантию, что за время его отсутствия состояние его пациентов не ухудшится. Непосредственный руководитель доктора Минича на суде говорил о важности работы этого онколога, о том, что он уникальный специалист. Судья Анастасия Ачалова спросила: «А кто-нибудь еще умеет делать такие операции?», ей отвечают, что на таком уровне — нет. «Ну, а в принципе?» — продолжает судья. «Это как высшая и любительская лига. В принципе, можно, но уровень будет не тот», — отвечает начальник Минича. В итоге уникальный специалист получает 13 суток.
То есть вопрос качества медицины для эти людей, похоже, не стоит. Возможно, причина в отрицательной селекции кадров, которая проводилась в госслужбе все эти годы: на руководящие посты набирали по принципу личной преданности. И этот процесс сейчас приносит свои плоды.
Добро пожаловать в реальность!