Билет БРСМ не спас от ареста

20-летняя барановичская студентка-заочница Саша Суслова оказалась в числе тех, кто был задержан во время акции протеста в Минске в день президентских выборов. По словам девушки, она не била стекол в Доме правительства, не лезла в драку с ОМОНОм, просто стояла и наблюдала за всем происходящим. Этого оказалось достаточно, чтобы ее на 10 суток лишили свободы. О том, что происходило 19 декабря на площади и что пришлось пережить в заключении, девушка рассказала в интервью «IP».

Площадь в кольце

Мы с подругой, можно сказать, случайно на площади оказались. Просто интересно было посмотреть, понять цель всего этого и увидеть исход. Скорее пришли ради знакомых, которые там были и которым могла понадобиться наша помощь, те же передачи передавать, если их задержат. Ребята знакомые в самой гуще были, а нас отправили в безопасное место, туда, где журналисты стояли. Нам даже ключи от квартир отдали, карточки пластиковые, потому что были уверены: мы в безопасности. 


Звука бьющегося стекла мы не слышали, слишком шумно было. Я не знаю, кто устраивал эти погромы. Не думаю, что это были простые люди, никакой агрессии со стороны которых не было. Я не видела пьяных, не видела неадекватных людей, зато я видела инвалидов, которые шли на площадь на костылях. Люди шли туда, как на праздник.

Мы сразу услышали, как появился ОМОН: шум, паника, щиты, которые с грохотом ударялись друг о друга. Милиционеры стали разгонять тех, кто был возле входа в здание. Мы видели головы людей и палки над ними. Было страшно. Страшно от осознания того, что под этими палками – живые люди. В какой-то момент к нам подбежал парень и сказал, чтобы мы капюшоны надели, мол, если будут по голове бить, капюшон смягчит удар. Конечно, мы так и сделали, потому что боялись по голове получить. 

Потом омоновцы ушли. Мы услышали, как  Статкевич закричал: «Сотрудники милиции ушли, чтобы переодеться и поддержать нас». Это мало было похоже на правду. Все понимали, зачем они ушли: чтобы отрезать пути отступления для тех, кто находился возле Дома правительства. Нас, как стадо овец, начали гонять из стороны в сторону. А потом просто стали загружать в машины. С криками, с матом, с оскорблениями.  Я изначально избрала тактику не сопротивляться, потому что осознавала: не мне с ними тягаться, один удар – и меня можно занести  куда надо.

Когда мы уже ехали в автозаке мимо площади, увидели, что она абсолютно чистая и пустая. Это было так удивительно, как будто там и не было никого. Мы практически не видели, как эта «чистка» происходила. Лишь потом, вернувшись домой и посмотрев видео с площади, увидели, как это было страшно.

Дорога в неволю

Возили нас долго, даже не могу сказать, сколько это заняло времени. Знаю только, что мы очень замерзли и устали. У нас были мокрые ноги, а в машине было настолько холодно, что мы даже не дрожали от него, потому что не чувствовали тела, ног не чувствовали. Плюс ко всему была жуткая усталость, так что мы не знали, от чего больше с ума сходим: от холода или от усталости.


Сначала отвезли на Окрестина, записали все данные, сняли отпечатки пальцев. Там, насколько я поняла, нам всем места не хватило, поэтому нас снова загрузили в машину и повезли. В машине были одни девушки. Мы всю дорогу, пока нас везли в другой изолятор, смотрели в окно, запоминали ориентиры и тайком писали знакомым сообщения, потому что пользоваться телефонами нам запретили. Мы удивлялись: как это так, запретить позвонить родным, если на то пошло, они сами должны были им сообщить, где мы и что с нами.

Судим будешь

Почти через сутки состоялся суд. Он проходил очень быстро. Работало одновременно несколько залов, туда по одному человеку заводили, зачитывали постановление, что-то спрашивали, говорили о возможности подать апелляцию. Это был настоящий конвейер. Говорить что-то в свое оправдание было бесполезно, никто никого не слушал. На всех было два вида наказания: арест на 10-15 суток или штраф. И как-то повлиять на решение суда с нашей стороны было, как мне показалось, невозможно.

В суде я первый раз позвонила маме. Сначала боялась ей звонить, на тот момент у нас были не самые лучшие отношения, к тому же она – работник государственного сектора, и я понимала, как эта новость может на ней отразиться, но потом поняла, что 10 суток скрывать то, что со мной произошло, будет нереально. Мама была в панике. В течение получаса после моего звонка она собрала всех знакомых юристов, они вместе думали, что можно сделать, и решили, что практически ничего сделать нельзя. Конечно, можно было нанять адвокатов, но все это – лишние телодвижения и затраты, которые бы все равно не помогли, ведь машина, с которой мы столкнулись, слишком большая, чтобы с ней бороться.

Камерная жизнь

Камера, куда нас поместили, была рассчитана на шесть человек, но в ней было вдвое больше людей. Мы «приехали» пораньше, поэтому одеял и подушек нам хватило, но они мало спасали – в камере было очень холодно. Те, кому не хватило мест, спали на полу, прижавшись друг к другу. В том же помещении был туалет: за невысокой стеночкой стоял унитаз, над которым висел кран для того, чтобы руки помыть. Раковины не было. Душ в изоляторе был, но такой, что я не рискнула там мыться, боясь подцепить какую-нибудь заразу. Спасали влажные салфетки, которые нам передавали.

Кормили три раза в день. В первый день из-за того, что нас поздно привезли, мы остались без ужина. И никому не было дела до того, что мы сутки ничего не ели. Да и потом не всегда удавалось получить трехразовое питание, которое и без того было не лучшего качества. Поначалу передачи не разрешали, но потом начальник изолятора смягчился. Стало полегче.

В камере все время горел свет, засыпать при котором было сложно, к тому же нам почему-то отказывались говорить, который час. «Какая вам разница, меньше от того, что будете знать, сколько времени, вы сидеть не будете», – отвечали нам. Была полная дизориентация во времени и это было, наверное, самое сложное.
Вообще, конечно, неприятных моментов было много, но все равно некоторые ребята, которые сидели в других местах, рассказывали такие ужасы, что отношение, которое было к нам, можно назвать хорошим. Особенно в последние дни. Со стороны сотрудников изолятора не было откровенного негатива, и это, наверное, самое важное.  Когда выходили, прощались с ними, спасибо говорили, потому что понимали, что могло быть гораздо хуже.

Неоценимая поддержка

Поддержка людей очень помогала. Люди неизвестные со всей страны передачи передавали, в графе родственные отношения писали «брат», «друг», «подруга», хотя никогда не видели того, кому предназначалась передача. Девочки просто плакали, когда получали записки или вязаные носки. Это неоценимая поддержка. И если честно, я не ожидала такого. Даже когда в день освобождения нас высадили на остановке, незнакомые люди останавливались и спрашивали, чем нам помочь. Мы благодарили их, а они нам говорили: «Это вам спасибо за то, что вы сделали».

Под страхом отчисления

Три года учебы – это не год, конечно. Я боюсь, что меня отчислят из университета. На данный момент, побывав в деканате и пообщавшись с людьми, которые там сидят, я не почувствовала какого-то негатива. Наоборот, меня встретили довольно доброжелательно, спрашивали, что да как, даже рассказали, что староста моей группы в тот день тоже был на площади, правда, на другой стороне баррикад – в ОМОНе. Сказали, что я должна сделать, чтобы сдать сессию. Так что пока все нормально.

Да я и не думаю, что сейчас руководство может пойти на какие-то крайние меры. Это было бы глупо. Хотя я не исключаю, что со временем что-то может измениться. По крайней мере из БРСМ, в котором я еще со школы состою, могут исключить. С позором. Кстати, с БРСМом в моем заключении был связан один забавный момент. На допросе следователь спросил, состою ли я в каких-либо партиях или общественных организациях. Вы бы видели его лицо, когда я сказала, что состою в БРСМ. «Ну ты вообще молодец», – все, что он смог сказать.

Некого винить

У меня такой характер, что я никогда не жалею о том, что сделала. Что сделано, то сделано, ничего не изменишь. Сама пошла на площадь, знала, чем это может закончиться, так на кого я могу сейчас обижаться? Отсидела, вышла, все будет нормально.  Все закончилось, и слава Богу, что закончилось.