— А бога нет?
— Нет, друг. Конечно, нет.
Если б он был, разве он допустил бы то, что я видел своими глазами?
(Эрнест Хэмингуэй. «По ком звонит колокол»)
Посвящаю этот текст потомкам победителей фашизма.
От моего дома в Борисове до действующего военного полигона чуть больше трех километров. Когда начинаются армейские учения, звуки артиллерийской канонады и очередей из автоматического оружия доносятся до моего слуха не менее отчетливо, чем шум проезжающих под окнами автомобилей. Особенно по ночам. Но эти звуки не пугают, они — привычная часть жизни.
По-другому я услышал их на Донбассе. Там привычные «та-та-та» и «бум» вдруг стали незнакомыми, пугающими и опасными. Для людей, живущих на линии разграничения между воюющими сторонами, эти звуки тоже часть их жизни — наполненной страхом смерти и разрушений.
Четыре дня я провел в украинских селах, находящихся на самом краю фронтовой полосы, нередко — в сотнях метров от передовых позиций противоборствующих комбатантов. Ниже — короткие выдержки из свидетельств местных жителей.
«Семью брата изолировали, чтобы обокрасть их дом; даже ламинат с пола сорвали — видать, искали деньги»
«В результате обстрелов у меня разбило крышу на кухне и в гараже, в кровле теперь дыра. В помещении, в которое попал снаряд, раньше жила моя свекровь. Она умерла во время войны. В том числе из-за постоянного стресса».
«Днем 22 января 2015 года начался обстрел детского садика. После обстрела садика усилились обстрелы жилых домов. 28 или 30 января залетел к нам снаряд — в палисадник. Мы находились возле погреба, спустились в подвал. Потом, когда вышли, муж кричит: иди посмотри, в дом залетели осколки. В следующие дни было затишье, затем снова начались обстрелы. Помогали батюшка и местные молодые ребята до 30 лет. Они дома тушили, раненых выносили».
«12 августа 2014 года к моему брату, который живет в нашем поселке, пришли домой военные с автоматами, и забрали его с женой; надели мешки на головы и увезли. Их продержали в подвале школы, на цементном полу, около недели. Там было расположение военных людей ДНР. Семью не кормили, давали только воду и хлеб, а брат был только после операции на сердце, и жена просила, чтобы привезли ему лекарства. Семью брата изолировали, чтобы обокрасть их дом; вынесли все, даже ламинат с пола сорвали — видать, искали деньги. Когда их выпустили через неделю из плена, дали время им собраться и уехать.
Мы, когда узнали, что их забрали, ходили по блокпостам, написали заявление в милицию. Муж мой поехал 14 августа в морг на опознание. Думали, может быть они там. Вернулся домой, а затем пошел кормить кроликов, которые оставались у брата на хозяйстве. В тот день мой муж пропал. Помню, был сильный обстрел. Соседские подростки потом рассказывали, что вывели и посадили моего мужа вооруженные люди с автоматами в машину типа УАЗ «буханка», и увезли. Мы искали [мужа], ходили в комендатуру МГБ, и в Донецк ездили, — все там только руками разводили».
«Мы с мужем находились в доме. Около шести утра начался обстрел, который длился около двух часов. Когда вышли из подвала, то увидели, что взрывной волной сорвало кровлю, образовались трещины в стенах. Рядом с моим домом находится школа, в которую также было попадание, но тогда детей там не было.
Очень многие уезжали, но вернулись, потому что хорошо там, где нас нет. А здесь все свое.
До 2017 года мы договаривались с той стороной; они привозили нам уголь-антрацит по цене 1800 грн за тонну. А сейчас мы топимся курным углем за 3500 тысячи за тонну, а у меня пенсия — 1650.
Раньше мы ходили в посадку, на кладбище, а теперь везде мины, и мы никуда не ходим».
Минные поля вокруг селищ — явления столь же обычные, как и лес, речка, луг. Но смерть поджидает случайную жертву не только там. Убить может неразорвавшиеся мина, снаряд, поставленная в самом неожиданном месте на растяжку граната. В некоторых местах работают саперы.
«Да, с весны уже они тут, — отвечает на вопрос местный житель. — Один двухсотый уже был и один трехсотый». В язык мирных жителей постепенно вплетается армейский сленг (двухсотый — убитый, трехсотый — раненый. — Прим. автора).
«Як тільки бахнуло — матюкаєшся, як тільки тихо — молишся»
«Стрелять продолжают. Могут и днем, и ночью. Видать, с минометов, перестреливаются, не поймешь, что и откуда. Пацан мой, сын, пошел на речку четыре дня назад с ребятами — захотели искупаться. Спустились к берегу — по ним начали стрелять из стрелкового. Хлестало по воде. Украинские военные запретили ходить на речку, я ему тоже запретил ходить, но разве проследишь — воды нет, месяц уже нет воды в поселке. Жарко, поэтому пацаны и лезут в ту речку».
«Летом 2018 года около 5-00 утра ехали в рабочем автобусе, как вдруг рядом разорвалось три снаряда — выбило лобовое и боковое стекло, но никто не пострадал. У нас автобус намоленный, сколько уже был под обстрелами. Як тільки бахнуло — матюкаєшся, як тільки тихо — молишся. У нас на работе погиб парень, 24 года. Он переходил из одного здания в другое, убило осколком».
«Мы с ними держали связь; они сидели все время в могиле»
«[О похоронах сельчанина зимой] Утром я пошла к военным, чтобы договориться [копать могилу на кладбище, которое находится на линии разграничения]. Они зафиксировали номер машины, ее цвет, сказали, что с нашей стороны стрелять не будут. Только до кладбища, говорят нам, вы не доедете, там сугробы. Но мы поехали, и застряли. Хлопцы нас вытолкали. Я поехала с похоронной бригадой, чтобы показать место, где хоронить. После второго блокпоста мы пошли пешком к кладбищу. Водитель говорит: а вас не смущает, что с другой стороны был слышен лязг гусениц? Я сказала, что нет. Потом вернулась к машине, а четверо человек остались на кладбище. Я не успела даже сесть в машину, как пошла автоматная очередь. Я сидела слева от водителя, стрельба шла справа, на мою сторону. Было несколько взрывов. От ударов открылась водительская дверь, мои ноги подпрыгнули вверх, и если бы этого не было, то осколки, которые я потом нашла в машине, впились бы мне в ноги. …А те четверо оставались на кладбище. Мы с ними держали связь; они сидели все время в могиле. После того, как по нам прекратили стрелять, они выкопали могилу. Но военные им запретили покидать место, остерегаясь нового обстрела. Чтобы потом помочь. В начале шестого вечера приехали представители ОБСЕ и поехали к кладбищу, чтобы забрать копальщиков».
«Была такая история. Автобус с рабочими с той стороны подъехал к первому блокпосту, идет проверка документов: «Ваш паспорт!» — «Извините, забыл дома» — «Давай дуй за ним!» Через некоторое время документ принесен к автобусу. После проверки паспорта проверяющий кидает его на землю и одиночным выстрелом пробивает в нем дыру: «А теперь привяжи к нему веревочку, повесь на шею и чтоб не забывал, бл***ь!»
«Кот только с передними лапами и головой приволочился после взрыва к нам в подвал. Попросила соседа добить…»
«Я была с мужем, и уже, забегая в подвал, на пороге рвануло. В 8-00, когда поднялись из подвала, поприбегали люди. У меня случилась контузия — на правое ухо теперь не слышу, у мужа был стресс. В сарае у нас были две коровы, их оглушило. Они не пили и не ели, трое суток не могли поставить на ноги - 6 мужиков на бревнах поднимали. Жаль молодую корову — на мясо сдали. У нее от ранения сгнило копыто, а вторая, старшая корова — скинула тогда мертвого теленка. Сейчас живет, доим ее, по банке хоть молока, на кусок хлеба. Тогда еще убило большую собаку, два кота погибло. Один за мной уже после взрыва в подвал приволочился — животное только с передними лапами и головой, полтуловища отрезало. Попросила соседа добить, чтобы не мучился.
Вчера шла, фюить-фюить, упала и легла. Полежала и дальше пошла.
В последнее время из дома не выходим, в подвал уже не бежим. Мы за пять лет уже привыкли. Вчера сено вечером убирали с мужем, тоже бехкало — а мы потихоньку свою работу делаем. Постоянно находим на дворе пули, не включаем свет в темное время. Если свет включил, уже слышишь — тарахтит [автоматическое оружие], сразу бежишь выключать».
«У моего сына-фермера техника была: комбайн, сеялка, плуги, — все побило снарядами, осколками. Поля заминированы, нигде невозможно ничем заниматься. Поля заросли бурьяном, лебедой. Сейчас обстрелы идут тоже часто. Не каждый день, но раз в несколько дней стреляют. Соседи периодически находят в своих огородах снаряды».
Для большинства жителей фронтовых сел Донбасса дилемма «уехать или остаться» уже решена. Выбор не легкий, учитывая, что речь идет о жизни и здоровье — своем, близких, детей. Каждый из оставшихся обосновал его исходя из собственного понимания шкалы ценностей. Оценивать этот выбор невозможно, не выходя за рамки этики и морали.
«Дети пугались обстрелов и прятались в шкафчики для одежды»
«31 или 30 августа 2018 около четырех часов дня я пришла в детский сад за своей дочерью. Мы стояли во дворе садика на детской площадке и разговаривали с воспитателем. Были слышны отдаленные выстрелы. Внезапно я почувствовала боль в правом предплечье с внутренней стороны руки. Увидела небольшое количество крови и пулю, лежащую на столике детской площадки. Пуля пробила кожу, но не повредила кость, выпала из раны».
«На днях две девочки забежали к нам днём, видно было, что напуганные. Домой шли из школы, а тут начали пули свистеть в воздухе. Они говорят: мы у вас тут переждем, а потом побежим домой. А я им: так родителям позвоните, пусть за вами придут. Нет, говорят, сами добежим».
«Во время обстрелов я работала на подмене в школе начальных классов. Дети пугались обстрелов и прятались в шкафчики для одежды. Каждый раз, когда начинался обстрел, мы уводили детей в столовую — там нет окон и было чуть безопаснее, чем на улице. Но это, конечно не полноценное убежище».
«С января месяца 2019 стало хуже, особенно усилились обстрелы в мае месяце. С нами живут двое детей, двое мальчиков восьми и десяти лет. Мы живем здесь пять лет, и уже поняли, каким образом себя вести, но и это не помогает. Я не могу дойти до середины огорода. Когда выхожу, чтобы заняться хозработами, начинается обстрел из стрелкового оружия. Мы сидим без средств к существованию. Раньше мы ходили в магазин вдоль водохранилища, теперь там не ходим. В двадцатых числах мая мои дети пошли за продуктами и не могли вернуться — была сильная стрельба. У моего старшего ребенка проблемы со здоровьем. Он кричит, когда слышит обстрелы. Волонтеры-психологи приезжают и работают с детьми, но от постоянного стресса эффекта от этого большого нет.
Этот дом мы строили до 2013-го года, мы тогда забрали детей сестры из детдома и начали жить. А теперь куда с голым задом бежать? У нас проблема с электроэнергией, ремонтная группа отказалась ремонтировать, потому что гнилые столбы. И потому что боятся подниматься на столб. Мне нужен свет, чтобы стороны видели, что дом жилой, и не стреляли по нему. Это вопрос жизни и смерти. У нас нет общественного транспорта, чтобы доехать в райцентр даже зубы полечить. Когда муж уезжает на работу, я остаюсь одна в доме с детьми, и мне страшно. Мы боимся с детьми, и голова болит от выстрелов. На праздники «веселья» больше. И мне кажется, что эта война будет идти бесконечно, пока верхи не скажут, что войне конец».
«В первых числах марта мы шли по дороге, и по нам начали стрелять из автоматического оружия. У меня был платок желтый и синее пальто, а у мужа рабочая куртка с синими и желтыми вставками. Я не исключаю, что стреляли по нам именно по этой причине. Потому что по этой же дороге ходило много людей и никого не тронули, только нас».
Усталость и безнадежность — то общее, что незримо присутствует в рассказах всех жителей фронтового Донбасса. И отсутствие веры. В то, что кто-то в силах им помочь, в силах остановить проклятую войну. Так и живут наши близкие соседи, такие же, как и мы, — потомки победителей фашизма.
P.S. Персональные данные жителей донбасских сел, рассказывающих о себе, обезличены в соответствии с их пожеланиями.
Добро пожаловать в реальность!