Настя — обычная школьница из Жодино. Четыре года назад она решила покончить с собой. Ее спасли и отправили в Новинки. Прошло время, и девушка рассказала EX-PRESS.BY о том, как захотела умереть, и почему таким, как она, обязательно нужна помощь.
«Мне было сладко от того, что все скоро кончится»
— Лежа на кровати и продумывая свое самоубийство, ты не думаешь ни о чем. Ты просто плывешь по течению, принимая тот факт, что собираешься совершить нечто отвратительное, что воспринимаешь как перезагрузку. Как будто у тебя не одна жизнь, а три, словно в среднестатистических игрушках. Бах — и нет тебя. Бах — ты снова здесь. Обновленный, посвежевший, другой.
Помню эту ночь, но очень смутно. Неудобная спинка кровати, блеклый экран телефона, мелькающие слова прощания в огромной простыне символов.
Когда ты всё чаще задумываешься о самоубийстве, ты не осознаешь, что намыливаешь себе шею. Эти мысли не проскакивают между строк. Они просто есть где-то в тебе. Постоянно. Они впитываются и не выводятся.
Сейчас, спустя 4 года, я не помню, что повлияло на мое решение. Единственное, что всплывает — чудовищная пустота и отчаянность. Ты буквально не видишь другого выхода. Экзистенциализм и щепотка разбитого сердечка сделали свое дело, не сбивая мне фокус конечной. Мне было сладко от того, что все скоро кончится. Но тот факт, что меня сотрет из повествования — просто не станет, — представлялся слабо.
Я сходила в школу (этот кусок просто выпал из моей памяти), потом начала шастать по квартире в поисках любых таблеток. Вытряхнув все содержимое аптечек, я начала глотать все подряд, выложила свое прощальное письмо на стенку «Вконтакте» и пошла на балкон.
Спрыгнуть я так и не смогла (неужели!), но зато люди подсуетились. Посыпались звонки, которые я игнорировала: родители, сестра, ее парень, друзья. Далеко не все увидели это письмо, но этого всё равно было достаточно для того, чтобы одним необдуманным поступком перечеркнуть весь покой и подобие идиллии в семье. Да и в жизни тоже.
Через 15 минут примчалась мама, заплаканная и бледная, как смерть. Она силой затащила меня из балкона в комнату и начала рыдать. В тот момент я не чувствовала ничего, но сейчас от одного воспоминания о силе этого плача глаза намокают мгновенно. Мама кричала, она была в панике от всего этого, но особенно — от моей непроницаемости. Оно и немудрено: жизнерадостный и всегда веселый ребенок захотел свести счеты с жизнью.
Пошли разговоры, что да как. Подтянулась вся семья. Даже кот присутствовал на этом параде боли.
Я никогда не видела до этого, как плакал мой отец, как хором паниковала вся моя семья. И я ни за что не соглашусь увидеть это снова. Не по своей вине.
Решили ехать в стационар. Эта поездка до Новинок была просто бесконечной, как и весь этот чертов день.
Психиатрии — пламенный привет!
Когда мы приехали, меня осмотрели на наличие шрамов, оформили, забрали все вещи (вплоть до карандашей и скрепок, не говоря о телефоне), упаковали в рубашку и отправили в первую палату, которая всегда охранялась. Каждый пациент проходит через нее в первое время «присмотра». За хорошее поведение нас переводили в другие палаты, за плохое — держали под контролем, что справедливо. Люди там ели отдельно, под присмотром дежурящего цербера.
Персонал там был хороший, понимающий. Чаще всего эти отношения «пациент — медсестры» были подобием дружбы, однако порой все выходило из-под контроля и люди срывались друг на друга. Но это было редко. Но метко. Но редко. Главный врач заходил каждый день, кроме выходных: молодой мужчина с немного стеклянными глазами и монотонной речью. Общалась с ним я раза три, потому что была тихоней и меня не вызывали на ковер.
Но и профессиональную психологическую поддержку я получила всего раз, когда меня отправили к психологу. Я написала тест, и меня выписали. Не буду сейчас говорить что-то негативное о психиатрии в стране, но передаю ей пламенный привет.
«Каждый раз, выслушивая чей-то душевный рассказ, я запихивала свою мелодраматичную биографию поглубже»
Чем психушка отличается от обычной больницы? Отсутствием ручек. Их не было фактически нигде, в том числе и на окнах. Проветривалось все в строго отведенное время. Ровно также были отведены минутки на перекур, под лестницу, ведущую в верхние отделения — там существовали наиболее буйные. Они частенько заходились ором по ночам, пока мы с соседкой по палате беспомощно плакали из-за их нечеловеческих, невыносимых криков.
Несмотря на то, что там были люди почти всех возрастов, состояний и диагнозов, каждый поддерживал другого, как мог. В этой лодке психической нестабильности даже выдавались теплые и беззаботные деньки. На самом деле, их было немало, но почти каждый раз идиллия обрывалась чьим-то срывом.
Историй до безумия много. Людей не опишешь парой слов. Каждый раз, выслушивая чей-то душевный рассказ, я запихивала свою мелодраматичную биографию поглубже. Женщина с эпилепсией, которая очень много пила, любила девушек и верила в бога; девушка, чей поперечный шрам на горле не мог не вызывать тупой боли в сердце; девушка с шизофренией, которая целовала нас в лоб перед сном; 40-летняя женщина с запястьями, порубленными в мясо; американка, которая очень громко материлась на английском, разбрасывала свои вещи по коридору и занималась спортом, чтобы справиться с гневом; бабушка, которую редко видели сидящей и никогда — разговаривающей; девушка, тихонько плачущая посреди коридора, потому что она не помнила, как оказалась в больнице; девочка, которая душила себя из-за галлюцинаций.
По сравнению с ними, как бы это тупо ни звучало, я была счастливым, но запутавшимся, а может и избалованным ребенком, который, ничего толком не осознавая, записал себя к людям, которым действительно нужна помощь. Все эти дамы, я надеюсь, счастливы за бортом этого тихого ужаса нашего милого суицидально-депрессивного отделения.
«Этот островок безумия был куда более адекватным и понимающим, чем весь остальной мир»
Но, как я говорила, света в этом было немало. В прямом и переносном смысле. В редкие дни мы выходили трудиться: подметать дорожки, собирать окурки. Иногда просто проводили время на солнышке, вдыхали свежую сирень, общались с молодыми призывниками, которые иногда давали телефоны, чтобы связаться с родными, если это было необходимо. А иногда мы ходили на детскую площадку, и катались на качелях, и из всего делали шоу. «Психи на выгуле», — так мы про себя говорили в редкие вылазки из стен отделения.
Люди вне контекста психлечебницы были очень веселыми, открытыми и искренними. Потому что именно в тот момент никто ничего не терял. Все было уже потеряно для них в каком-то смысле. За каждой фигурой на этих качелях можно было заметить давящую тень их прошлого и депрессивного настоящего. Но у них всегда была надежда.
Именно поэтому я никогда их не боялась, какой бы юной и незрелой я тогда ни была. Никто не отворачивался друг от друга в моменты «эпизодов» (которые были не у всех). И в каком-то плане этот островок безумия был куда более адекватным и понимающим, чем весь остальной мир.
***
С тех пор, как Анастасия попала в больницу, прошло время. О том, что она там была, знают только самые близкие. Сейчас ее жизнь, в принципе, наладилась. Бывали состояния, похожие на срыв, но в больницу она больше не попадала, а к своему психотерапевту обращается и по сей день. Настя считает, что таким, как она, обязательно нужна помощь, чтобы не спровоцировать снова на что-то нехорошее.
Телефоны экстренной психологической помощи в Жодино:Служба срочного реагирования — тел. (8-017-75) 2-24-12 |
Добро пожаловать в реальность!