В сентябре этого года в издательстве «Весна» вышла книга «Белорусский бриколаж», и написал ее немецкий славист Генрих Киршбаум. В своих эссе он рассуждает о белорусском казусе 2020 года и о том, что происходило с нами после. Все эти тексты изначально были написаны на немецком и годом ранее вышли в Германии. Для белорусской же аудитории книгу Генриха перевела поэтесса и литературовед Ярослава Ананко.
Кстати, Генрих и сам неплохо разговаривает по-белорусски, свободно читает и, как выяснилось во время разговора Budzma.org, пользуется каждой возможностью, чтобы познакомить с белорусским языком и литературой своих немецких студентов.
Мама — белоруска. Папа — немец
— Впервые я услышал белорусский язык в 2010 году от Альгерда Бахаревича. Я об этом тоже пишу в своей книге, — рассказывает Генрих о том, как рождался его интерес к Беларуси.
— Белорусский язык очень мелодичный. Белорусы любят говорить, что по своей певучести он не уступает итальянскому. А вы это слышите, чувствуете?
— Да, он очень мелодичный. В белорусском языке очень много гласных, мягких звуков.
— Сколько вообще языков вы знаете?
— Хорошо думать и разумно высказываться, чувствуя коннотации слов, я умею только по-немецки и по-русски. Но, конечно, пользуюсь и другими языками. Люблю, например, читать на польском или итальянском.
— Это правда, что у вашей мамы белорусские корни? Откуда она была родом?
— Из Витебской области, километров 25 севернее Городка. Моя бабушка много переезжала. Жила и в Вильнюсе, и в Ярославле, и во Владивостоке. Конечно, в языковом смысле она обрусела, но под самый конец жизни снова заговорила по-белорусски. Моя мама знала язык уже пассивно и фактически потеряла его, но постоянно помнила о своем белорусском происхождении. Это зафиксировано и в моем свидетельстве о рождении. Там написано, что мама — белоруска, а папа — немец.
— Как познакомились ваши родители?
— Они встретились во Владивостоке. Мама моя попала туда по распределению. Папа, по сути, тоже. Хотя он провел свое детство и юность в Казахстане, с которым я тоже очень сильно связан. Алматы я хорошо знаю и люблю. В этом году я там был и в очередной раз убедился в родстве этого города. Некоторые городские ландшафты Владивостока, где я ходил в школу, также могут мне иногда присниться. А потом я переехал в Германию, а точнее — в Баварию. Эта страна очень солнечная, католическая, барочная.
Сейчас я живу в Берлине, но работаю в городе Фрайбург, это на юго-западе Германии недалеко от швейцарско-французской границы. Хорошее место. Но наиболее отдаленное от славянских земель, которыми я занимаюсь по профессии.
«Экспертов по горю не бывает»
— В сентябре в издательстве «Весна» вышел ваш «Белорусский бриколаж». На презентации издания на фестивале «Прадмова» вы рассказывали, что во время работы над книгой вы в какой-то момент нашли себя в кризисе научного «я». Что вы имели в виду?
— События 2020 года в хорошем смысле полностью выбили меня из колеи. Мне стало понятно, что наука и экспертиза не дорастает до происходящего в Беларуси. Наука не могла рассказать о том эмпирическом горе, которое началось в 2020 году и продолжается до сих пор. Для такой беды не может быть готового метаязыка, потому что экспертов по горю не бывает.
Фрагмент из книги Генрих Киршбаума «белорусский бриколаж»:
«Надежного барометра Беларуси нет и никогда не было, больших гроз и перепадов атмосферного давления не предвиделось. Никто не мог предсказать того, что случится. Ни социологи, ни политики, ни поэты. Ни Запад, ни Кремль, ни сами белорусы … И вот с 2020 года происходит что-то неимоверно важное и необратимое: индуктивная самосборка, революция терпения, белорусский бриколаж».
— Книга состоит из ваших эссе — филологических, философских. При каких обстоятельствах они рождались?
— В конце августа — начале сентября 2020 года мы сразу же включились в события, присоединились к немецко-белорусской диаспоре, которая организовывала здесь демонстрации, шествия и пикеты в поддержку Беларуси. Я намеренно говорю «немецко-белорусская диаспора», поскольку там мы встречали не только белорусов и людей, географически связанных со страной. На наши акции ходили немцы, украинцы, казахстанцы, россияне. Это было очень многонациональное объединение людей, которых поразило то, что они увидели в августе 2020 года.
Тогда надо было как можно больше говорить о Беларуси. Начались различные выступления — на митингах, демонстрациях, в печати и даже в церквях. Меня приглашали выступить в части проповеди во время богослужения. Для всех этих выступлений писались тексты. Таким образом набирался некий корпус эссе, и родилась эта разножанровая книга. Первые эссе были написаны для нее в сентябре 2020 года, последние — в марте 2021-го.
— Книгу на белорусский язык перевела ваша жена Ярослава Ананко. Но ограничивается ли ее участие только переводом?
— Все рождалось в совместных беседах, чувствах. Трудно сказать, где Ярославы нет в этой книге. Здесь наши общие стихи, какие-то дайджесты наших общих анализов, разборов белорусской поэзии. Ярослава и соавтор, и героиня, которая появляется в этой книге. И даже «муза». Если бывают музы у таких болезненных книжек...
— «Белорусский бриколаж» вышел сначала в Германии, на немецком. Как встретил книгу западный читатель?
— Отмечу, что в моей книге нет какого-то момента просвещения немцев по поводу белорусских вопросов. Я не чувствую своего права это делать. Но иногда не хуже любого просвещения работает именно предложение вжиться в эту, казалось бы, очень индивидуальную перспективу.
Если бы моя книга вышла тогда, когда она была написана, то политический резонанс мог бы быть больше. Но она вышла в 2022 году, уже во время войны. С другой стороны, как раз с 2022 года мы знаем, как важно, чтобы Беларусь не оставалась в тени военной темы.
Беларусь невозможно понять без Быкова
— Генрих, на своих лекциях вы рассказываете студентам о Беларуси, о нашей литературе?
— Иногда белорусские темы приходится продолжать втихаря. Два семестра назад я провел семинар на тему «Позднесоветская военная литература», а на самом деле студентов ждали Быков, Адамович и Алексиевич. Приходится импровизировать.
Вообще с белорусистикой в Германии туго. Здесь есть только одно место — университет Ольденбурга, — где один из профессоров занимается белорусской литературой 1910-1920-х годов. На этом список заканчивается. Поэтому когда Ярослава приехала в Германию, мы начали деятельность по включению белорусских тем, скажем, в различные конференции. И сейчас, когда появляются анонсы вакансий, то в них пишется, что требуется, например, знание русской литературы, но большими бонусами или даже условиями идут знания белорусского и украинского языка и культуры. Считаю, что в этом есть и наша заслуга.
— То, что я сейчас скажу, полностью противоречит научному подходу, но многим будет понятно. Очень часто мы чувствуем с теми или иными авторами какую-то особую связь. Обычно люди тогда говорят, мол, «это мой автор, мой писатель». Кто «ваш автор» в белорусской литературе?
— Мне даже не нужно долго думать. Это Андрей Хаданович, которого многие считают слишком веселым, слишком игривым в своих стихах.
Многие современные белорусские поэты идут в свободное стихотворение, верлибр, в котором нет балласта прошлых форм. А Хаданович напротив. Он не боится интертекстуального столкновения — в том числе с ритмами других поэзий. Хаданович ведет с ними полемический диалог.
Хаданович смелый и изобретательный, он видит и любит в поэзии самоироничную формальную задачу, и всем своим творчеством он напоминает белорусам, что белорусская литература началась не с Богдановича, а с «Тараса на Парнасе» и Дунина-Марцинкевича, читая которого можно ухохотаться.
— Хаданович — в поэзии. А в прозе?
— Мне кажется, Беларусь невозможно понять без Быкова. И вроде бы это человек одной темы, одной травмы, одной раны — войны и всего с ней связанного. Я очень люблю написанные им вещи в семидесятых за их скорость, за их скепсис по отношению к некой легкосюжетности, скепсис по отношению к слишком стремительному поиску ответов. И Быков, конечно, не только о Беларуси.
— А какова ситуация с переводами белорусской литературы на немецкий? Есть что предложить студентам?
— Кстати, интересно, что Быкова переводили как в ФРГ, так и в ГДР. Оппозиционное издательско-переводческое сообщество отчасти тайно переводило большое количество интересных книг, в том числе это была подцензурная литература из Советского Союза. Но вообще переводы — это очень большая проблема. Если у нас есть примерно 40 различных переводов произведения «Шинель» Гоголя (которое, кстати, я очень люблю), то Быкова существует только один перевод и, конечно же, переведено не все. У нас сейчас есть несколько великолепных переводчиков — спецов, но их катастрофически мало. Они пересоздают на немецкую Еву Вежновец, Альгерда Бахаревича, но не хватает времени, чтобы переводить классиков, писателей прошлого века.
По ту сторону крови…
— Генрих, в каком университете вы сейчас читаете лекции?
— Половину недели я живу в Берлине, а вторую половину провожу в университете в городе Фрайбург. Курсы веду разные, мой любимый жанр — closereading. В течение целого семестра мы со студентами, по сути, читаем один маленький текст, поэтический или прозаический, и пытаемся понять, как этот текст работает, какие смыслы и интерпретации он предлагает. И никуда не спешим. Это даже более slow-reading: чем медленнее, тем лучше.
— Кто ваши студенты? Откуда они?
— Ко мне на курсы приходят люди из разных дисциплин. Кто-то занимается Восточной Европой, кто-то славистикой. Половина из них — это немцы, а большая часть — это дети мигрантов из бывшего СССР. И эти молодые люди приходят узнать что-то в том числе и о себе. На занятиях бывают и белорусы, уехавшие в Германию, например, в 2000-х годах. Большинство из них минчане. Но есть люди из Витебска, Могилева, из Гомеля.
У каждого своя судьба, и все рады этой встрече с Беларусью, которую они… не то чтобы забыли. Просто мне кажется, что
белорусы имеют исключительную способность к интеграции. Они невероятно быстро вливаются в новое общество, стремительно ассимилируются. В этом смысле 2020 год многим из людей напомнил об их белорускости, поскольку эта компонента стала не просто об идентичности, а об этике.
— Эту компоненту даже можно сегодня вычислить! Существует же генеалогический тест ДНК.
— Я обязательно собираюсь сделать этот тест. Причем сразу заставлю маму и папу, чтобы картина была еще более понятной. Я думаю, что чисто географически, биологически, у меня с маминой стороны это будет и действительно какая-то северо-белорусско-литовская земля.
— А вот компоненту ментальную не покажет ни один тест в мире…
— А я вообще считаю, что Беларусь — это по ту сторону крови. Беларусь — даже не судьба, не доля, а выбор. И человек, который выбрал иметь Беларусь в себе, уже не сможет от этого отказаться, не соврав чему-то самому важному в этой жизни.
Добро пожаловать в реальность!