В СССР статья о тунеядстве использовалась властями для запугивания и для преследования. Она очень удобна для них, потому как с этой статьей они создали себе право определять: выгнать или не выгнать, принять или не принять на работу. Тогдашнюю систему отдела кадров контролировал КГБ, поэтому легко можно было человека выгнать с работы и не дать никуда устроиться, и тогда он подпадал под эту статью. То есть это был дополнительный способ оказывать давление на людей.
Самим громким процессом, связанным со статьей о тунеядстве, стал суд над поэтом и переводчиком Иосифом Бродским. В советском государстве поэтическое творчество фактически не признавалось работой. И абсурдность обвинений в адрес Бродского должна была указать творческой интеллигенции на ее место и припугнуть тех, кто желал высказывать свое особое мнение.
Возможно, не будь этого закона в СССР, Иосиф Бродский не получил бы мировой славы, не стал бы нобелевским лауреатом. Правда, это мы можем лишь предполагать. А я расскажу о том, какую роль закон о тунеядстве сыграл в моей жизни.
В конце 60-х я работал главным инженером в институте Физики Земли АН СССР (ИФЗАН) в Москве. В то время власти готовили процесс против моего научного руководителя Евгения Александровича Шаповала. Во время известного Дела Гинзбурга и Галанскова он вышел к зданию суда с протестом и был схвачен… Я отказался быть свидетелем обвинения против него. «Будьте счастливы, что сейчас другие времена. Но ничего – они еще вернутся!» – сказали в КГБ, выпуская меня.
В 1969 году у меня была защищена кандидатская диссертация. Прошла она с блеском. Через три недели после защиты секретарь декана пригласила меня, и доброжелательно объяснила, что после защиты диссертация, как текст, им больше не нужна. Отдала мне ее. Только вот ВАК (Высшая аттестационная комиссия) отказал мне в степени кандидата физико-математических наук. Они засчитали мою диссертацию как неподанную. Вот, ведь, не нашли другой формулировки.
Вскоре мне пришлось уволиться. Через три недели ко мне домой пришел участковый милиционер. Ознакомил меня с выпиской из закона о тунеядстве и заставил меня подписать протокол о получении ее. Я начал искать работу. В конце концов, попал в переплетную мастерскую — учеником, младшим рабочим, с очень маленькой зарплатой. Но через некоторое время пришел участковый, я смог ему предъявить справку о том, что работаю. И на некоторое время меня оставили в покое.
Через три месяца меня вызвали в отдел кадров: «Боря, мы тебя должны уволить. Давай сделаем так, что будто ты уволился сам, задним числом». Это говорит о том, что люди относились ко мне хорошо. «Ну что, опять мы кандидаты в тунеядцы?» — спросил участковый, который появился через 10 дней. Он пояснил: «Я должен к тебе прийти. А чтобы ты не нажил неприятности, я пришел за 2,5 недели до истечения срока». Выпил участковый у меня рюмку, крякнул от удовольствия и сказал: «Хороший ты парень, хоть и еврей!».
Следующая работа — дворник на пристани, в 30 км от Москвы. Начальство было мною довольно, я содержал пристань в такой чистоте, какой там никогда прежде не видели. Но начались проблемы: там надо было пить с рабочими, с начальством. Сначала увиливал, как мог. Потом на меня начали «наезжать». И я уволился.
Когда я устроился матросом в госрыбхозяйстве на сейнер на Дальнем Востоке, то сразу пришел к капитану и сказал, что водку не пью. Кстати, ехал я к месту 16 дней пассажирским поездом за счет рыбохозяйства. На сейнере я мыл, чистил, чинил. Делал любую работу. Однажды, когда мы были в порту, меня пригласили в отдел кадров и сказали: «Увольняйся! Лучше вчерашним числом «по собственному» с хорошей характеристикой. А то уволим за непригодность с «волчьим билетом». Я уволился.
Домой я прилетел самолетом — заработал ведь денег на сейнере. И очень скоро снова ко мне пришел тот же милиционер. У него самого был вопрос, который он мне и задал: «Что ж они хотят от тебя?».
Следующая моя работа — санитар в Первой градской больнице в Москве. К слову, учась в школе, я мечтал стать врачом, мечтал преодолеть смерть, научиться лечить людей от смерти. Родители мне говорили: «Закрыта эта профессия для евреев». Я удивлялся, говорил им: «Как так? Посмотрите, как много врачей-евреев!». На что мой мудрый папа возражал: «Что значит много? Один из нас и в боги пробрался, но к чему хорошему это привело?». Тем не менее, учась в школе, я прошел курс обучения в Фельдшерском училище. Это сослужило добрую службу, когда меня принимали на работу санитаром. Но работать пришлось перевозчиком трупов.
С 3.30 до 6.30 утра я должен был обходить отделения больницы, вывозить оттуда тех, кто умер. Я проходил все отделения, где лежали тяжелые больные — хирургическое, кардиологическое. До 8 покойников за смену я перевозил в морг.
В то время с одной прелестной девушкой у меня были очень пылкие отношения, мы почти не расставались. Однажды она со мной отправилась на работу. Мы вместе возили покойников до морга и нежничали. В одном месте во время страстного поцелуя я упустил каталку с покойником как раз на подъезде к моргу, она полетела по наклонной плоскости и — врезалась в закрытые двери морга. Покойник сел. Мы услышали стон…
Через четыре месяца, с цветами и коньяком, ко мне пришел человек. Это был тот самый бывший покойник. А я до сих пор порою думаю: сколько же я на самом деле доставил в морг не доумерших мертвых?
За три года, когда я чуть не стал тунеядцем, было пережито многое. Самое ужасное было то, что я ведь почти не мог заниматься наукой. Это по-настоящему меня угнетало. Я начал собирать документы на выезд из СССР. Мой коллега, физик, профессор Зиновий Кресин, пригласил поступить к нему в аспирантуру. Когда пришел приказ о том, чтобы меня в очередной раз выгнать, Зяма прямо на нем написал ответ: «Пошли вы все на х.й». Тем самым он не только защитил меня. В тот момент он и сам принял решение об эмиграции из этой страны. Так в тот момент у меня появился новый научный руководитель. А дальше – это уже совсем другие истории…
Иногда я думаю: «А если бы тогда и меня упекли, как Бродского.., может быть, и я стал нобелевским лауреатом?». Пока еще, тем не менее, все впереди».
Добро пожаловать в реальность!