В студию, где LADY.TUT.BY фотографирует Ольгу, заглядывает редкое в этом декабре солнце. И Оля вспоминает: «Солнечные дни в тюрьме были самыми сложными. Серость как-то можно перетерпеть, а когда столько света… Сразу представляешь себе, как родители выходят из дома, присаживаются на крылечко вместе с нашей собакой — старушкой Мартой и щурятся на солнце… Это трудно».
И тут же признается: как только увидела глаза близких и переступила порог дома, показалось, будто закончился страшный сон и этих 42 дней заключения не было. Но они были: полные самыми разными людьми, книгами и размышлениями. Сегодня Ольга делится ими, подытоживая пережитое, — и идет дальше, в Новый год и новую жизненную главу.
«Находясь в тюрьме поняла, что на свободе всё делала правильно»
— Ольга Хижинкова утром 8 ноября (день задержания, — Прим. редакции) и Ольга Хижинкова — сегодня. Что-то изменилось в этом человеке?
— В главном — нет. Потому что ценности, которые я поддерживала утром 8 ноября, остаются для меня актуальными и сегодня.
Конечно, представить заранее, как ты поведешь себя в подобных обстоятельствах, невозможно. Нам свойственно приписывать себе определенные свойства характера, и надеяться, что, независимо от обстоятельств, ты будешь вести себя достойно. Но на самом деле, абсолютно каждый, я уверена в этом, может попасть в ситуацию, которая заставит отступиться от своих принципов.
Мне посчастливилось — я осталась им верна.
Улыбаясь, Ольга добавляет, что не видит в этом большой личной заслуги, так как во время заключения в принципах ее только укрепляли:
— Чтобы хотя бы попробовать заставить человека отказаться от своих взглядов, перейти на другую сторону, ему нужно показать какой-то созидательный и показательный пример.
Представим вдруг, что я, оказавшись в ЦИП на Окрестина, своими глазами увидела, что все нормы содержания людей в тюрьме, соблюдаются. Что сотрудники общаются с тобой по-человечески — я ни в коем случае не говорю о каком-то «эксклюзивном» отношении, исключительно о минимальной этике.
Так вот, если бы всё было так, я бы, возможно, засомневалась: «Ну, всё не так уж плохо… Может быть, ужасы преувеличены?».
Но в реальности ты видишь, что всё гораздо хуже, чем ты мог себе представить. И это только укрепляет тебя в твоих убеждениях. Если цель — еще сильнее настроить людей против себя, что ж, это верный путь.
— В одном из интервью вы сказали: «Я каждое утро встаю и говорю себе: «Оля, иди вперед и ничего не бойся». Потому и выходили в город раз за разом — от бесстрашия?
— Скорее, от того, что есть что-то большее, чем страх. Я ведь как раз восьмого ноября и не хотела идти на марш. Проснулась, посмотрела в окно — было пасмурно — и почувствовала, что хочу остаться дома. Что сил больше нет. Но открыла ленту, почитала новости… И поняла, что должна выйти.
Тем более, давайте вдумаемся в саму постановку вопроса: могу я выйти из дома или нет? Она более чем странная.
Ведь я совершенно адекватный человек, который не собирается совершать никаких противоправных действий. Так почему же я должна бояться прогулки по своему городу? Неужели это всё, к чему мы пришли за годы суверенитета?
К тому, что человек, оказавшийся в центре города по воскресеньям — нарушитель закона.
И что нам делать, если это единственно возможный путь волеизъявления в ситуации, когда свободы и права личности обесценены?.. Других вариантов высказать свою точку зрения не было, а я не могу себя уважать, когда молчу. Я не в ладах с собой, если сижу, как мышь под веником.
— И тем не менее: если бы вы знали наперед, через что придется пройти?
— Я бы поступила так же. Я была к этому готова. Глупо публиковать фотографии с воскресных прогулок в открытом доступе и надеяться, что с тобой этого не случится.
Мне даже писали пару раз: «Оля, несколько новых подписчиков и твое упоминание в СМИ не стоят того, чтобы рисковать своей безопасностью». Но ведь я делала это не ради новых подписчиков и упоминаний в СМИ.
Каждый мой пост, каждый мой выход был надеждой на то, что меня услышит хоть один человек, от которого что-то зависит. Что благодаря моему голосу, который звучит среди многих других, что-то может измениться. Я понимаю, что это звучит наивно, но вдруг!.. По крайней мере, я буду знать, что сделала то, что от меня зависело. Я ведь никогда не призывала к беспорядкам — только к диалогу. Мне нечего стыдиться и мне не о чем жалеть.
Наверное, я счастливый человек, потому что, находясь в тюрьме, поняла, что на свободе всё делала правильно — по крайней мере, по моей шкале ценностей. Занималась тем, что для меня действительно важно. Была с теми, кого и правда люблю.
«Когда меня арестовали, папе пришлось кое-что переосмыслить»
Единственное, из-за чего штормило Ольгу, это переживания о близких — о тех, от кого ее отрезали.
— Корила себя, что в этой ситуации не подумала о родителях, о Ване и о животных под моей опекой. Мучилась от того, что все трудности, которые мы раньше делили на двоих, свалятся теперь на плечи моего мужа.
Хотя, если честно, даже в тот момент, когда думала об этом, я понимала, что всё равно бы не смогла по-другому. И что мои близкие знают это.
Никто из моих родных людей ни в чем не упрекнул меня. Родители целиком на моей стороне. Говорят, что нужно держать спину и оставаться верной своим убеждениям.
Папа, кстати, раньше не без раздражения мог сказать: «Ну что вы всё ходите и ходите? Зачем всё это?». Или так рассуждал: «Да, ты, конечно, хорошая. Ты ничего плохого сделать не можешь. Но откуда ты знаешь, что там в другой стороне толпы? Задерживают только тех, кто буянит».
Когда меня арестовали, папе пришлось кое-что переосмыслить. Иначе пришлось бы признать, что его дочь относится к числу дебоширов. (Улыбается.)
Кстати, о дебоширах. За больше чем месяц отсидки соседками Ольги по камере становились самые разные женщины. Калейдоскоп судеб такой, что при желании Ольга может выпустить сборник рассказов в духе своего любимого Довлатова.
— Первые две недели я находилась в компании женщин, которые сидели не по моей статье. В основном их забрали за распитие спиртных напитков и вызывающее поведение в общественных местах, — тактично объясняет Оля. — Все они были очень добродушными и безобидными людьми. Просто в какой-то момент обстоятельства оказались сильнее их.
Меня особенно впечатлила Валентина Владимировна — всех, кто старше, я называла по имени-отчеству.
Валентина занималась легкой атлетикой, была чемпионкой области, ездила на международные соревнования. Получила высшее образование в Риге, работала в банковской сфере, 10 лет была юрисконсультом.
А потом в ее жизни случился какой-то надлом, начались проблемы с алкоголем… Теперь она регулярно попадает в тюрьму. В этот раз она убегала от пьяного мужа — так и оказалась на вокзале, откуда ее забрали. Говорит: «Легкая атлетика мне очень пригодилась — мой-то никогда меня догнать не может». (Улыбается.)
Сначала в камере у нее случился приступ эпилепсии, потом — белой горячки. Это продолжалось на протяжении пяти дней. А после она стала интеллигентной, очень доброй женщиной.
У нее, кстати, есть две собачки. Я очень за них переживаю. Думаю: может, надо съездить туда, проверить, что с ними…
Еще одна моя компаньонка, которая привела с собой в камеру домашних питомцев (Ольга имеет в виду вшей, — Прим. редакции) — Алла Ильинична.
Несколько лет назад у нее погиб муж — несчастный случай: был сварщиком, упал с высоты. Потом дочка каким-то образом, я уж не разбиралась в этих семейных трудностях, вытеснила ее из квартиры. И Алла Ильинична начала скитаться. Она курсирует между Комаровкой и вокзалом, спит возле теплотрасс — это вся ее жизнь.
У третьей моей соседки и тёзки другой маршрут: дом — работа. Кажется, вполне себе нормальный вариант. Но преодолеть это расстояние для Ольги — настоящий квест. Ведь в пути ее находят приключения. Говорит: «Точно помню, что ехала на работу, а проснулась на Окрестина и в синяках».
Она лишена родительских прав — дочь живет с сестрой. Сестру моя соседка по камере считает в этом виноватой. Да все вокруг виноваты: не понимают ее, несправедливы к ней, не помогли. А ведь мозг работает — шутит она очень смешно! Жалко человека. Я говорю: «Оля, нужно просто перестать пить. Попытайся! Ты уже 15 дней продержалась». Нет, говорит, я слишком люблю пиво — с этим ничего не поделать.
Этот мир существует как будто параллельно нашему. Мы не замечаем этих людей в повседневной жизни, а они — нас. Например, мои сокамерницы не знали о том, что происходит в стране. «Как? Просто так забирают и сажают?». Они были шокированы и возмущены. (Улыбается)
«Я деревенский житель по сути своей. Меня сложно чем-то испугать и шокировать»
В целом мы неплохо ладили. И я не совсем понимаю, какой реакции от меня ждали, когда подселяли их ко мне. Что я начну кричать: «Да вы знаете, кто я такая?» и требовать накрахмаленные простыни? Это совсем не в моей натуре.
Я сразу поняла, что нужен самоконтроль и социальная дистанция, иначе питомцы быстро появятся и у меня. Бесконечно мыла руки и, по возможности, протирала поверхности в камере. Как могла — помогала соседкам. Делилась бельем, пыталась помыть им головы. Очень хотела обработать их от вшей, но нам не передали эти средства.
Я куда как больше боялась уподобиться не моим соседкам по камере, а тем, кто придумывает такие «воспитательные методы». Надеюсь, никакие жизненные обстоятельства не сделают меня человеком с таким мышлением.
А что касается этих глубоко несчастных женщин… Я же деревенский житель по сути своей. Меня сложно чем-то испугать и шокировать. Я не теоретически, а на практике знакома с представителями всех социальных слоев.
Вот и к последней соседке по камере, с которой Ольга познакомилась по пути в Жодино, она отнеслась по-доброму и с юмором:
— Со мной сидела потрясающая воришка. Она произвела на меня сильнейшее впечатление: ведь первое, что я увидела в ее руках — пакет с шоколадками. Я, как человек, у которого с углеводами особые отношения, сразу взглянула на эту женщину одобрительно.
Оказалось, что моя соседка подворовывает — не то чтобы на продажу, а для души. Например, двадцать шоколадок и банку кофе она взяла для себя. Хотела кофепитие приятное себе устроить.
Самое невероятное (хотя, с другой стороны, человек — специалист все-таки): она умудрилась эти шоколадки так припрятать, что их не нашли при досмотре. Только кофе забрали, а всё это богатство она притащила в камеру. Ела там эти шоколадки во всю мощь. Ну, и делилась, конечно, тоже.
«Мне плохо, — говорит. — Я уже смотреть на них не могу. Вот бы супчика сейчас или каши». (Смеется)
Но самой смешной была ее реакция на приезд в жодинскую тюрьму. Окинув ее взглядом, она резюмировала: «Возможно, здесь нас расстреляют».
«В тюрьме я впервые поняла, что такое панические атаки»
Но в некоторых ситуациях чувство юмора не спасало. Ольга рассказывает, что она слышала, как проходили некоторые судебные слушания, и три истории запомнились ей, наверное, навсегда.
— Первая история — про мужчину, который с тортиком в руках шел в гости к своим престарелым родителям. Они на самоизоляции сидели, соскучились по сыну. Ему дали сутки — не помню, правда, сколько.
Вторая о полуглухом дедушке, который ехал на выставку продуктов пчеловодства. Он постоянно переспрашивал, не слыша и не понимая, в чем его обвиняют. И всё пытался объяснить, что на даче у него пасека, рассказывал, что для пасеки этой нужно было купить. Тоже — сутки, 12 или 13.
Третья история самая невыносимая. Мужчина, по его словам, шел из церкви — несколько дней назад у него умер сын. Хотел помолиться и поставить свечку. Этот мужчина назвал фамилию сына и номер больницы, призывал позвонить и проверить этот факт. Он говорил: «Какое массовое мероприятие? Мне до него дела нет. У меня в душе ничего, кроме боли, не осталось. Я потерял сына. У меня болит сердце».
Я не видела его лица, но в голосе было столько отчаяния. Ему дали 15 суток. У меня всё внутри оборвалось. Даже сидя там, я всё равно не верила в то, что такое может быть.
— До вас доходили новости о том, что происходит за стенами ЦИП?
— Информационный голод был сильнее физического. Кажется, я бы обменяла возможность получать передачу на письмо в неделю — хотя бы одно. Возможно, поэтому меня этих писем лишили (Ольга не получила ни одного письма и телеграммы, — Прим. редакции)
Преследовал сильнейший страх, что дома что-то произошло, а я об этом не знаю. В тюрьме я впервые поняла, что такое панические атаки — они были связаны именно с мыслями о родителях, животных и друзьях.
Узнать о том, что происходит дома, я не могла, но кое-какие новости из жизни страны все-таки приходили — от девочек, которых ко мне подсаживали. Наверное, самой трудной из них стала смерть Романа Бондаренко.
Я начала догадываться о том, что случилось что-то непоправимое, когда слушала процесс, проходивший в коридоре. Молодой человек сказал: «Я находился в городе, чтобы почтить память Романа». Я начала вспоминать, как зовут погибших… Тарайковский был Александром. Да и место не сходится — парень точно говорил не про Пушкинскую.
Тогда зародилось подозрение, что произошло страшное, что у нас новая жертва. И вечером того же дня ко мне подселили девочек, которые всё рассказали. Это была ужасная боль. Но следом за ней пришло другое чувство: ты вообще ни на что не должна жаловаться в этой ситуации. Ты еще можешь что-то изменить, потому что жива. Просто нужно держаться и быть сильной.
«Я понимала, что если понадобится повторить события августа — они это сделают»
Ольга говорит, что проживать этот опыт ей очень помогала литература. За 42 дня она прочла романы Булата Окуджавы «Путешествие дилетантов» и Айн Рэнд «Атлант расправил плечи», перечитала пьесы Чехова и главные произведения Булгакова:
— Сколько раз я читала Булгакова, а снова нашла новое для себя. Одна сцена с Понтием Пилатом в «Мастере и Маргарите» чего стоит. Та, в которой он принимает решение, последствия которого будут преследовать его всю жизнь. Не знаю, почему эту книгу еще не включили в список запрещенной в тюрьме литературы. (Смеется.)
Возможно, кто-то просто не замечает этих параллелей.
Меня, например, просто поразила ситуация, когда охранники, увидев в камере мою книгу — «Собачье сердце» — начали смеяться: «Ой, да мы это еще в школе читали!». Ну да, читали… Ситуация просто трагикомичная.
Но чаще всего в тюрьме Оля вспоминала книгу «Сказать жизни «Да!» Виктора Франкла — психолога, который прошел через концлагерь:
— Я прокручивала в голове фрагмент о том, как у него всё время разваливалось то подобие обуви, которое Виктор смог для себя смастерить. Он понимал, что эта обувь — ниточка, которая связывает его с жизнью, с человеческим обликом. Как только он смирится с тем, что обувь развалилась — умрет.
И вот однажды во время работ Виктор нашел в заледеневшей земле кусок проволоки, смог пронести ее в барак и спрятать. Он пишет о том, что, прижимая эту проволоку к себе, впервые за долгое время почувствовал себя счастливым человеком. Потому что знал: с ее помощью он отремонтирует ботинки — и жизнь продолжится.
— Человеческие страдания, которые вы испытали сами, на которые насмотрелись за эти дни, не обесценили страдания животных, которым вы помогаете много лет? Ну, знаете, тот самый случай, когда говорят: «Вы посмотрите, что с людьми у нас происходит, надо сначала их проблемы решить».
— Не обесценили, нет, напротив. Это всё ведь так тесно связано. То, что человек подчинил себе всё — это зло, и я всегда об этом говорила. Картинка, после которой я перестала есть в мясо, до сих пор стоит перед глазами. Я ехала куда-то по МКАД, а передо мной — фура с коровами, которых понятно куда везут. Лупит дождь, капли стекают по этим ресницам длинным… Они не знают, что их ждет.
И вот едем мы в автозаке — не принадлежим себе и своей воле, не понимаем, куда нас везут и что с нами будет дальше.
Чувствуете параллель? Дело только в том, у кого больше сил. Он и решает, как распорядиться вашей судьбой.
— О тех, кто принимает решения на местах. Вы не углублялись в детали, но рассказали несколько показательных историй: например, о том, как охранник выбросил на пол рогалики, испеченные мамой одной из заключенных. Или о том, как разорвали рисунок с котиком на стене. Как думаете, почему люди не просто исполняют свои обязанности, а проявляют такую вот инициативу?
— Прежде всего хочу сказать: среди сотрудников таких мест есть адекватные люди, которые не выходят за рамки своих служебных полномочий. Я их встречала.
Но есть и другие, о которых вы упомянули.
Думаю, многие из них — просто исполнители, которые действуют в рамках дозволенного. Они знают, что истязать людей физически нельзя, но есть масса других способов сделать больно, не выходя за рамки правового поля.
А есть и особая категория. Те, кто делают это охотно, не без удовольствия. То есть, привносят во всякое дело личный вклад. Я смотрела на них и понимала, что если им разрешат повторить события августа, они без сомнений сделают это. Потому что испытывают потребность в вымещении своей агрессии.
Я не могу смотреть таким людям в глаза. Мне стыдно. Не за себя. (Улыбается)
— После 42 дней такого, прямо скажем, специфического сервиса вы вышли — и сразу столкнулись со шквальной волной народной любви. Как вам такой контраст? И как уживаетесь с титулом «народной героини»?
— Я не была к этому готова и всячески против этого титула протестую, каким бы лестным он не был. Я стесняюсь, во-первых.
А во-вторых, для меня герой — это каждый, кто вышел из зоны своего комфорта, сказал свое слово, победил страх. К тому же, я правда не считаю себя пострадавшей. Я жива и здорова. У меня даже анализ крови хороший. (Улыбается)
Я скептик, но, возможно, всё именно так, благодаря этой самой колоссальной поддержке, которая добиралась до меня через какие-нибудь там энергетические потоки.
Не знаю, как это устроено, но я действительно ее ощущала. И я от всего сердца хочу сказать спасибо за всё то доброе, что было сказано и написано мне за это время. То сопереживание, которое проявили ко мне и моим близким — лучшее, что могли для меня сделать белорусы.
Я так благодарна, что даже теряюсь. Каждый раз, когда вы говорите мне что-то хорошее, ищу слова, которые будут такими же искренними и ценными. Когда дарите цветы, хочу подарить что-то в ответ, потому что чувствую то же самое, что и вы.
«Белорусы за это время стали достаточно сильными, чтобы не соглашаться на жизнь в зазеркалье»
Продолжая тему стихийной народной поддержки, Ольга вспоминает о флешмобе, связанном с колготками Conte, а также о скандале, который разгорелся вскоре после него.
— Я действительно боюсь, что «девушка с упаковки колготок» может стать моим самым большим достижением в жизни. И что узнавать меня будут по ногам, — смеется Ольга. — Я благодарна всем, кто стремился меня защитить, но хочу вступиться за Conte, которых зацепило рикошетом. Мы и вправду давно не связаны рабочими отношениями, у них нет передо мной никаких обязательств. То, что произошло, — скорее, просчет маркетологов или smm-специалистов, которые выбрали, возможно, не самый подходящий момент для публикации. Не более того. А по факту пострадала репутация бренда, с которым меня связывают только самые теплые воспоминания и 10 лет сотрудничества, о котором я и слова плохого не скажу.
— То, что вы не просто «девушка с упаковки колготок», очевидно. Но кем бы вы хотели быть?
— Мне очень интересен социальный пиар и организация мероприятий в сфере культуры и спорта. Со спортом я, конечно, и вовсе успела породниться. В нем все гораздо честнее и прозрачнее, чем в медиасфере. А еще в последнее время спорт открыл для нас потрясающих личностей. И мне очень хочется, чтобы как можно больше белорусов знали не только о профессиональных достижениях наших спортсменов, но и об их выдающихся человеческих качествах. Именно так, благодаря формированию личного бренда, и рождаются звезды спорта за рубежом. К сожалению, у нас с этим пока трудно. Я надеюсь, что у меня получится повлиять на эту ситуацию. Я очень хочу учиться новому, приносить пользу своей стране и людям, которых люблю.
Оля признается, что заметила разительные перемены в настроении белорусов, и хочет поддержать их так же, как они поддержали ее:
— Когда выпадаешь из жизни на долгое время, становишься особенно чувствительной к изменениям во всем. И я заметила, как поменялись белорусы буквально за месяц. Все ходят ошарашенные, с квадратными глазами, в которых застыла тревога. Закрыли двери на все замки и как будто даже шеи в плечи втянули. Я понимаю, с чем это связано. И это совсем не радует.
Но тем не менее…
Я не верю в то, что нынешняя система останется неизменной. Потому что это путь саморазрушения. Пожалуйста, оставьте это в тексте, потому что я правда так считаю. (Улыбается)
Белорусы за это время стали достаточно сильными для того, чтобы не соглашаться на жизнь в зазеркалье, где добро называют злом, а зло — добром.
Другой вопрос: мы все так устали, что готовы верить во что угодно — картам таро, астрологам, а также «предсказателям по Фейсбуку». Важно отказаться от иллюзий, запастись терпением и верой. И принять, что это долгий путь. Но мы пройдем его, и окажется, что в его конце — свет. И в этом свете мы впервые увидим себя как нацию.
Добро пожаловать в реальность!