Культуролог — о том, что мы чувствуем по отношению к уехавшим из страны белорусам.
Фото Наша Ніна
— Я не осуждаю уехавших. Никого. И тех, кто уехал без угроз уголовки, без отсидки, без опасности увольнения, избиения и всего страшного, что могло бы случиться, я не осуждаю, — пишет Юлия Чернявская. — Как за это можно судить? У людей разная степень страха, разный болевой порог, разная сила терпения, и это каждый решает для себя. Нельзя вменять подвиг в обязанность.
Одного взяли на сутки, он вернулся и вновь вышел. Другого взяли — и он не вышел больше. Третьего взяли, и он уехал. А кто-то уехал, чтобы не взяли. Или просто уехал. Все норм, как говорится.
Я уж никак не осуждаю тех, кто публично раскаялся. Что мы знаем о том, как далось им это... разве что сжимаешь зубы, когда видишь, как один человек взваливает «вину» на другого. Но это тоже не осуждение, это другое.
(Прекрасная Аля Эфрон дала показания на всех, включая собственного отца. А отец, Сергей Эфрон, которого знакомые считали слабаком и ничтожеством, не сдал никого. За обоих больно в равной степени). Ты не знаешь, как бы ты вел себя в этом случае. Не знаешь — потому молчи.
Я рада за тех, кто в безопасности. Меньше всего мне хотелось бы даже в мыслях вернуться в СССР, где любой уехавший считался врагом «великого многомиллионного».
Отъезд нормален с человеческой точки зрения. Героев единицы, и с повседневной позиции они как раз «не нормальны».
Кстати... может, это у меня лента такая альтруистическая: в ней уехавших не осуждают. Зато уже не первый уехавший пишет, что его осуждают. Хочется навести порядок в мыслях, потому и пишу.
Есть просто какие-то странные ощущения-флюиды, которые не сводятся к осуждению/неосуждению.
Например, когда читаешь в посте уехавшего человека сожаления: как мало сегодня людей вышло... Или пишет о том, как надо было бы поступить в такой-то ситуации. И что поступили неправильно. А вот он бы...
Или когда он пишет так, будто здесь, с вовлеченностью («сегодня заставили этих побегать», например), и место жительства в ФБ указано прежнее, и ты случайно узнаешь, что он уже давно уже «там», и никого бегать не заставлял.
Или когда человек — возможно, из добрых побуждений, из боли за страну, например — описывает, насколько же несравненно прекраснее жизнь там. Он не понимает, как это читается здесь. Он уже забыл, хотя там прожил, может, неделю.
Или когда он говорит: вам хорошо, вы все вместе, а мы тут вдали от родины, от друзей, не можем участвовать в общем деле, нам в каком-то смысле даже тяжелее.
Или когда он говорит, что с ним не согласны, потому что завидуют ему, не успели улизнуть, а теперь, мол, злятся на него, успевшего (не передергиваю, сегодня это читала в нескольких комментариях).
Честно говоря, что-то такое неотчетливое возникает и когда читаю: итак, завтра мы выходим бодрыми рядами на такие-то улицы... Он-то фигурально пишет это «мы», а получается буквально (я тоже с вами, не метафизически, в самом прямом смысле слова).
Я благодарна белорусам диаспоры за помощь тем, кто остался без кола и двора, без работы и крова. Хотя почему именно белорусам диаспоры? Здешние тоже помогают.
Я думаю, все обиды от путаницы контекстов, опять же флюидов...
Мы — белорусы безотносительно того, где живем.
Мы, белорусы, помогаем, добиваемся, ведем переговоры, мечтаем вернуться на родину, ждем этого, все для этого делаем (или не мечтаем, но хотим, чтобы на этой родине жилось мирно и не страшно) И мы, белорусы, оставшиеся здесь. Мы один народ. Мы — душевно, сердечно — вместе. Каждый делает, что может. Кроме тех, кто не делает ничего ни там, ни здесь.
Просто есть случаи, когда надо провести тоненькую грань. Грань такта, что ли.
Добро пожаловать в реальность!