Жодинец Максим Астапенко работал на БЕЛАЗе, занимался спортом, путешествовал по Европе на велосипеде. Он всегда был неравнодушен к тому, что происходит в Беларуси. Перед выборами в конкурсе EX-PRESS.BY «Смена президента» его сочинение было признано одним из самых лучших. Уже два месяца Максим живет в Польше. Он рассказал EX-PRESS.BY, почему решился на переезд и что ему предшествовало.
Публикуем подробный рассказ Максима практически без сокращений:
«До недавнего времени я жил в Жодино и работал на БЕЛАЗе. Первый раз я устроился на завод в 2013-м году техником-электроником. Работа была несложной: приходишь на работу, садишься в кресло и ждешь, когда станок, рожденный в Иваново 30 лет назад, откажется работать. Единственным приемом ремонта, которым я обладал, был перезапуск станка. В 90% случаев он не помогал и, выкурив сигарету, я обреченно плелся просить помощи у коллег. Коллеги, усатые всезнающие мужчины, работающие на заводе примерно с эпохи неолита, злились, что им приходиться бросать домино и идти работать за меня. Совесть моя не выдержала такого положения вещей, и годовой контракт я продлевать не стал.
Второй раз БЕЛАЗ ворвался в мою жизнь зимой 2018-го. Пройдя два месяца стажировки, я получил право управлять погрузчиком. Если каждую рабочую специальность на заводе оценить по степени ощущения себя рабом, то водитель погрузчика — должность очень приемлемая. Ты весь день освобожден от пристального внимания руководства, можешь во весь голос кричать в кабине матом на все и всех вокруг, несмотря на ранги и чины. У тебя есть куча легальных поводов свободно перемещаться по территории завода. Ты можешь сидеть, если нет работы. Зимой тебе тепло, а летом обдувает встречный поток воздуха. И что совсем необычно для завода, ты можешь иногда переживать приятные мгновения профессиональной самореализации, виртуозно проезжая в узких пространствах цеха, приводя в восторг молодых заводчанок.
«Факт перехода спецтехники на сторону бастующих вызвал бурное одобрение у людей»
Жизнь моя на БЕЛАЗе двигалась умеренно и однообразно до лета 2020-го. Так сложилось, что живу я на два города. По будням, когда нужно было на работу, я останавливался у родителей в Жодино. На выходные уезжал в Минск.
Первые дни после 9 августа спать не приходилось сутками. Сначала ты 8 часов пилотируешь погрузчик, потом едешь в Минск до утра погружаясь «в небезопасную политическую жизнь». Утром электричка из Минска в 04.55 — и сразу на проходную.
Когда заводском в телеграмм-канале я увидел, что люди собираются бастовать, поспешил туда на своем погрузчике. Факт перехода спецтехники на сторону бастующих вызвал бурное одобрение у людей и панику среди руководства. Мне сразу начали звонить:
— Максим, ты где?! Немедленно убери погрузчик оттуда!
Я сказал: «Нет!» и повесил трубку. После этого рабочие большой колонной пошли к зданию заводоуправления, а я сопровождал их, двигаясь рядом погрузчике и сигналя. Это был первый шаг заводчан к свободе, и хотелось, чтобы он был как можно эффектнее.
Теперь известно, что забастовка длилась три дня, после чего все вернулись на свои рабочие места.
По большому счету это нельзя назвать забастовкой — рабочий процесс не останавливался. Скорее это было собранием работников, возмущенных беспределом властей. Кроме того, идеологам и прочим профсоюзным деятелям удалось навязать рабочим дискуссию. Тем самым перенести события в привычную для них среду. Они годами учатся забалтывать протест и манипулировать эмоциями людей. Итогом явилось направление негодования рабочих по бюрократическому руслу якобы с целью законного оформления забастовки.
К сожалению, рабочие поддались на это. Идеологи сыграли на эмоциях людей. Легализация забастовки казалась рабочим хорошим вариантом, который обезопасит их от увольнения.
На самом деле руководству нужно было выиграть время, чтобы взять ситуацию под контроль. Пока люди спорили в чатах, как лучше соблюдать сложные процедуры легализации забастовки, администрация изолировала активистов под разными предлогами и запугала рядовых участников.
«Наш клиент! Иваныч, координатора взяли!»
12 сентября в Минске проходил «Женский марш». Я решил отправиться туда на велосипеде, чтобы просто быть рядом. По возвращении домой остановился на светофоре, и в этот момент ко мне подъехал легендарный синий бус. Я сразу все понял. Попытался убежать, но меня вчетвером просто на руках занесли в салон.
По сути своей, это было банальное похищение. Внутри автобуса начался экспресс-допрос, построенный на чтении моего телефона вперемешку с классическими репликами: «Сколько заплатили?», «Кому скидывал видео?» и т.д.
После первого взгляда в мой телеграмм у них созрел диагноз:
— Оооо! Наш клиент! Иваныч, координатора взяли!
Иваныч бодро ответил:
— Давай его и этих двух баб отдельным списком...
По дороге в РУВД нас пересадили в другой бус. Запомнилось, как сидящий рядом классический «тихарь» лет 45-ти звонил в интернет-магазин и заказывал на лютой трасянке сетку-рябицу. Было слышно, как с ним очень любезно общался продавец. Я тогда подумал: «Сколько их каждый день приходит в магазины, парикмахерские, кафе, и с ними вежливо общается персонал не зная, кто они».
В РУВД уже находилось около 20 девушек и один парень. Нас поставили к стене. Роль надсмотрщиц выполняли три девушки в гражданской одежде, очень похожие на студенток. Они смотрели видосы на телефоне и то и дело бросали реплики в наш адрес: «Стоим спокойно!», «Разговаривать запрещено!», «Смотрим в стену, я сказала!». Через некоторое время вызвали в кабинет. Мне сразу сказали:
— Максим, ну что вас там Якубович (в то время — главный идеолог БЕЛАЗа), совсем не воспитывает?
— Как видите...
Сам допрос был малоинформативным. Два человека за спиной читали мой телефон и изредка говорили: «Чушь... Ерунда… Бред, давай дальше, и т.д.». Острую реакцию вызвала моя фотография, обнаруженная ими в инстаграмм, на которой я даю интервью телеканалу «Белсат» по поводу забастовок на Белазе.
— Так ты самый главный забастовщик на заводе, что ли? Баб водишь по городу и там бунтуешь?
Когда начали ножом срезать все шнурки на одежде, я понял, что до суда останусь под стражей.
«Сидеть довелось даже с темнокожим парнем из Восточной Африки»
— Напривозили без документов, а нам раз***ай (расхлебывай. — Ред). Лишь бы спихнуть, а там по**уй (все равно. — Ред.), — негодовал офицер, оформлявший нас в ИВС. Его глаза были расположены по-садистски в кучу. Этот факт придавал особую тюремность происходящему и привлек мое внимание.
— Х**ли ты (чего ты. — Ред.) смотришь на меня? Трусы до колена и три раза присесть!
После этой процедуры нас с коллегой по «координированию баб» посадили в небольшую бетонную комнату 1.5 на 1.5 метра (в миру «стакан»). Ближе к полуночи молодой парень в спортивном костюме и в кепке поднял нас на третий этаж в камеру.
Камера на шесть человек. Стол посредине, туалет в углу, огороженный железными щитами. Окна выходили на главный вход изолятора, поэтому утром удалось увидеть через них маму. Стало полегче. Значит, знает, что живой и не так волнуется. Мысль о том, что заставляешь за себя переживать близких, постоянно доставляла дискомфорт.
Семьдесят два часа до суда прошли, в основном, в предположениях по поводу нашей дальнейшей участи. Людей постоянно перемещали из камеры в камеру по какому-то неведомому для сидельцев алгоритму. Этот процесс на местном сленге называется «килешеванием». Благодаря ему за несколько дней ты знакомишься лично или заочно с большинством обитателей изолятора. Сидеть довелось даже с темнокожим парнем из Восточной Африки, который застрял в Беларуси в ожидании депортации.
Первая передача самая трогательная. Не отметить это не смог даже надзиратель:
— Ты «политический»?
— Да.
— Зачем вам столько вещей? Вас же всех выпустят завтра.
Фраза эта в дальнейшем подтвердила старую как мир тюремную истину: «Не верь. Не бойся. Не проси».
Днем понедельника камера открылась:
— Астапенко, без вещей на выход!
Выйдя из камеры, я увидел в конце коридора два черных силуэта в балаклавах. Голос тихо сказал:
— Иди к ним.
Двое мужчин лет 35-40 завели меня на лестничную клетку между этажами. Выглядели они возбужденно, как будто торопились куда-то. Разговор начался с серии острых риторических вопросов, плавно перешедших в эмоциональный спич:
— Комитет государственной безопасности. Ты зачем развязываешь гражданскую войну? Ты что, не понимаешь, что ты и такие, как ты, разрываете страну на части? Ты хочешь, чтобы начали стрелять на улицах? Тебе нужна война? С какой целью ты выходишь на улицы? Говори!
Мои ответы их не интересовали. Как только я начинал говорить, они перебивали меня:
— Что ты рассказываешь нам? Вы все просто гуляете, а по факту — в стране война! Сколько тебе заплатили за забастовки на БЕЛАЗе?
— Да, что ты ему объясняешь? Ты же видишь — бесполезно. Иди в камеру и считай, что работы у тебя больше нет. А если не успокоишься, все будет по-другому.
За мной в камеру пришел молодой человек в гражданском. Он конвоировал меня до комнаты, в которой проходил суд, а заодно был свидетелем по моему делу. Рассказывал, как я хватал за форменное обмундирование сотрудников и кричал: «Жыве Беларусь!» Когда судья удалился для принятия решения, мы обменялись несколькими репликами:
— Ну, что там? Людей много вышло в воскресенье? — спросил я.
— Нормально. Больше ста тысяч было где-то, — ответил мой свидетель-конвоир, увлеченно играя в телефон.
— Куда ходили? — уточнил я.
— На Дрозды вроде. Там разогнали.
По двум составленным на меня протоколам — за участие в несанкционированном мероприятии и за неповиновение законному требованию сотрудника — я получил 15 суток ареста.
«Девушка с невероятно волевым лицом и легинсах в цветочек и «Караев» в камере
В Центр изоляции правонарушителей переводят после суда отбывать арест. Это соседнее с ИВС здание. В камере на четыре человека условия были намного лучше, чем в ИВСе. Появились книги, туалет с унитазом, а также теплая вода. В сокамерники случай определил гейм-дизайнера с опытом отсидок еще за «Плошчу 2010», парня работающего на радио звукорежиссером и автомеханика.
Период пребывания на ЦИПе вместил в себя романтическое знакомство. При заселении была замечена девушка с невероятно волевым лицом и легинсах в цветочек. В какой-то из дней на прогулке в соседнем дворике мы услыши женские голоса и решили наладить связь:
— Девушки, привет! Вы с третьего этажа?
— Привет, мальчики. Да!
— А с вами сидит девушка, у которой легинсы в цветочек?
— Да. Ира ее зовут. Что ей передать?
Мы обменялись данными. После освобождения мне в директ написала Ира, но, к сожалению, это был совсем другой человек. Вот такие совпадения легинсов в цветочек бывают на просторе одного изолятора.
За восемь суток до освобождения меня перевели в Жодино. По словам бывалых арестантов, с которыми довелось жить вместе, корпус специально для содержания интернированных в тюрьме №8 оборудовали еще в начале апреля.
В Жодино конвоировали посредством «зака». Новые люди в попутчиках и уже превычное сверхбыстрое знакомство.
— А я из Вологды, — говорит один. — Приехал в Беларусь к тете, познакомился с девушкой из Минска. Тут революция началась, и я решил остаться...
— Вам бы пора уже свою делать в России, и всем бы легче стало.
Разговор прервался резким торможением спецтранспорта. Машины начали сигналить. Через мгновение поняли, что это в нашу поддержку, и замолкли от трогательности момента.
— Одеваем маски на еб***ки (на лицо. — Ред.) и выходим к стене по одному! Быстро!!!
Так встречали в Жодино. Под аккомпанемент собачьего лая выстроились вдоль стены. После переклички долго шли по узкому коридору под землей. Коридор этот узкий для того, чтобы один человек с автоматом мог легко взять его под контроль.
Поставили снова вдоль стены. Назвали фамилию и откликнулся парень из Вологды. В силу специфики акцента, говорил очень медленно. Это сразу вызвало вопросы у работников изолятора:
— Ты что? Пьяный? Сергей, иди понюхай его! Он еле языком варочает!
В одном из помещений сидела за компьютером женщина и ела. Заметила, что я иногда смотрел на нее, и сказала своему коллеге:
— Кирилл, закрой дверь. А то там смотрят.
Кирилл лениво выглянул из проема и сказал:
— Е***о (лицо. — Ред.) вниз свое опустил, иначе глаза на х**й (на фиг. — Ред.) повыбиваю! Смотрим в стену, змагары еб***ые (долбанутые. — Ред.) Как вы собрались строить новое государство, если не можете молча стоять на месте?!
Запомнилось, когда мы ждали своей очереди, чтобы пойти в «хату», то из этих самых «хат» постоянно доносился безудержный здоровый смех. Сложно сказать, почему так. Возможно потому, что история каждого из находящихся там такая абсурдная, что над ней остается только посмеяться. Да и поводов для смеха, как ни странно, хватало. Например, в один из дней в камеру привели мужчину, который был похож на Караева, как две капли воды. И что вы думаете? Через сутки у него началась «белка». Вещь та еще. Конечно, в замкнутом пространстве. Но впоследствии мы много смеялись с этого эпизода: «Караев поймал «белку».
Захожу внутрь 14-ой хаты. Вижу знакомое лицо по ЦИПу. Кто-то спрашивает:
— А тебя за что?
— Координировал женский марш!
Громкий смех...
Ребята, с которыми сидел, были разные — от рабочих до тренера по шахматам. Последнего встретил за две недели до своего отлета в Варшаву в метро:
— Привет, Мишанька, как дела?
— Нормально. Еду в универ, отчисляют.
Мишанька — фартовый парень. Когда громили кафе «O’Petit», его достали оттуда, но каким-то чудом ему удалось уйти. Оказлось, что уйти от ГУБОПиКа легче, чем сдать сессиию на мехмате БГУ.
В день инаугурации приехал новый этап. В основном, из девушек. Возле нашей камеры «Миша-Балаклава» проводил для них инструктаж:
— Так, девочки. Чтобы не было проблем, не поем всякую фигню типо «купалинок» этих змагарских. Хотите петь, пойте «Руки вверх» или другое что-то нормальное наше, и не будет у вас проблем.
«И зачем мы собирали за него подписи?»
26 октября, в день национальной забастовки, я шел на работу с уверенностью, что массового страйка не будет. Это было понятно по настроению людей. Зашел в кабинет начальника подразделения и сказал:
— Я сегодня работать отказываюсь!
— Причины?
— Забастовка.
— Ну хорошо, Максим. Пиши заявление.
Написал заявление о начале забастовки и сел в гардеробе. Через какое-то время, уже даже не стесняясь меня, некотрые мои коллеги начали говорить примерно следующее:
— И зачем мы собирали за него подписи? Чтобы его не выгоняли с завода после 15 суток! Его простили, оставили на работе, а он опять за свое.
На второй день забастовки администрацией был уже запущен процес моего увольнения в виде оформления всевозможных служебных записок и актов. Специально для этого вызвали из отпуска начальника транспортного цеха. Но в конце дня раздался звонок откуда-то и поступила другая команда — отправить меня в служебную комнадировку в колхоз и заблокировать пропуск на предприятие.
Все бумаги, составленные на меня как на человека, объявившего забастовку, спрятали в сейф! Составили новые! Чтобы ускорить весь процесс, меня вывезли из одного здания администрации в другое на служебной «Джили». План администрации был прост. Они знали прекрасно, что в колхоз убирать за коровами дерьмо на благо действующего порядка я не поеду. И таким образом формально буду уволен не за забастовку, а за прогул. Так и случилось.
Почему забастовка не получилась? Не буду говорить за другие предприятия страны, скажу свое мнение относительно БЕЛАЗа. Подавляющие большинство сотрудников БЕЛАЗа никогда не умели и не хотели работать, а те люди, которые умели — разучились. Лукашенко в этом плане абсолютно прав, когда говорит: «Такого дерьма, как трактора, извините мне за это слово, чтоб вы понимали, в мире море». На самом деле у рабочих БЕЛАЗа и Лукашенко компромисс, и он президент именно той страны, в которой они что-то из себя представляют.
В Новой Беларуси такому, как сейчас, БЕЛАЗу места нет. Нет места такой форме хозяйствования. Нет места такому отношению к работе и такому халатному отношению к саморазвитию. Новая Беларусь — это прежде всего новое мышление людей, готовых к конкуренции и готовых честно и адекватно оценивать свои профессиональные и человеческие качества.
Сложная мысль, но она ключевая. Что думает, например инженер-нормировщик в цехе:
«Что я умею? Ну да, делаю три операции там в экселе. Что-то пишу. Считаю там цифры. Вот меня уволят за забастовку. Куда я пойду? Учить английский? Сложно. Уезжать из страны? Страшно. Идти работать грузчиком в «Виталюр»? Ну как-то не по статусу, и уже живот мешает. А тут как бы устроили меня через семейные связи. Неудобно и родню подставлять. Да и как бы я вообще в универ поступал с прицелом на эту должность».
Ответ на вопрос, почему революция в Беларуси проиграла, лежит в генезисе поведения вот таких инженеров. Ответ прост:
белорусы боятся перемен больше, чем их хотят. Люди, которые боятся изменить свою жизнь, не могут совершить революцию. А значит, не достойны перемен и жизни в новой свободном обществе. Я в этом глубоко убежден.
«Мирный протест выглядит не благородно, а ущербно»
Переезд — это естественный ход событий. Знал прекрасно, что не смогу больше заниматься своей повседневной какой-то деятельностью, если не будет перемен в стране. Также не хотел заниматься деятельностью, касающейся независимых профсоюзов и прочей активностью общественной, потому что считаю необоснованным риском легальную деятельностью, когда в тебя стреляют. По целесобразности и степени риска это сродни попытке легально открыть «комитет борьбы с антисемитизмом» на територии гетто во время Второй мировой войны и прийти его регистрировать в немецкую администрацию.
На мой взгляд, деятельность всех независимых профсоюзов и прочих организаций инспирирована властями с целью индентификации активных граждан и их нейтрализации в дальнейшем. Я отношусь к той категории людей, которые считают, что мирный протест выглядит не благородно, а ущербно. Мы ведем себя, как жертвы, и это только провоцирует со стороны власти дополнительную агрессию.
Сейчас живу в одном из польских городов, веду типичный эмигрантский образ жизни. Учу польский язык, работаю и стараюсь вникнуть в местные общественно-политические процессы. Каждый раз, просыпаясь утром, растворяю на лице улыбку от мысли, что не работаю на власть Беларуси. Жду посылку с велосипедом из дома. И тогда поеду куда-нибудь на границу с Чехией, катнусь по горам.
В ближайших планах посещение Европейского центра Солидарности в Гданьске. Очень хочу побывать на знаменитой судоверфи им. Ленина, где разворачивались драматические события лета 1980 года. Тогда в Польше именно рабочие первые сделали уверенный смелый шаг к свободе и дошли до конца. Мы должны многому научиться у поляков, и прежде всего пониманию одного жизеннного закона: «Nie ma wolności bez Solidarności»
Я вернусь, как только узнаю, что белорусы по-настоящему хотят перемен. А пока хочу попросить от себя лично и от всех рабочих Беларуси прощения у всех сидящих в тюрьмах, у родных погибших, покалеченных. У всех честных людей, которые мечтали о новой Беларуси. Простите нас за то, что мы в момент, когда Отечество было в опасности, трусливо попрятались за станки».
Добро пожаловать в реальность!