Борисовчанка знала, что рано или поздно ее задержат. Логическое окончание протеста — сутки. И ее осудили на 20 суток ареста. Женщина рассказала EX-PRESS.BY, где самое стрессовое место в неволе, о чем тюремные охранники просят не писать в соцсетях и почему она не жалеет ни об одном своем шаге, который привел ее за решетку.
«Логическое окончание»
«Я размещаю свою историю анонимно, потому что моя история — одна из многих типичных историй белорусов последних месяцев. Я не хотела бы, чтобы читатели меня жалели, относились, как к жертве. Многие мужественные белорусы платят гораздо более высокую цену за нашу свободу. В это самый день многие лучшие сыны и дочери Беларуси находятся в застенках. И они находятся в худшей ситуации, переживают худшие издевательства, чем пришлось пережить мне. Мысль о людях, которым хуже, чем мне, не оставляла меня все время, пока я находилась в тюрьме.
Я знала, что сяду на сутки, рано или поздно. Даже одевалась теплее, чтобы не сильно мерзнуть, если придется долго стоять на холоде. Не то, чтоб я хотела быть задержанной. Нет. Как все нормальные люди, я боялась задержания, боялась быть избитой, вообще в принципе боялась попасть в тюрьму. Но если делаешь какое-то дело, то предполагаешь, что будет какой-то результат, какое-то логическое окончание. Какое могло быть окончание участия в протесте? Конечно, сутки.
В тот день мы с другом раз пять оказывались в местах, где омоновцы гонялись за людьми по дворам, по лужайкам, скверам и клумбам. Мы слышали, как их командиры кричат в рации: «Брать мужчин, только мужчин!» Нас не трогали, может, из-за возраста — мы оба старше 50, может, потому что мы не убегали, а ОМОН заточен на бегущих.
Походив по городу, посмотрев, как разгоняют не успевающий собраться марш, мы направились на Площадь Перемен. По пути туда мы встретили знакомого, который уже побывал на Площади Перемен и спешил побыстрей уйти подальше. Он сказал: «Не идите туда, туда едут каратели, будут жестко паковать». Но мы пошли. И через полчаса оказались в автозаке.
«А вы говорите, мы хуже фашистов!»
Автозаки — самое стрессовое место за все время нахождения в неволе, даже если при задержании не избили. Каратели стараются сразу запугивать, давить, унижать, воспитывать. Нас отвели в автозак на улице Червякова, и там мы находились примерно около часа, до того, как нас отвезли в РУВД. Женщин посадили на скамейки, мужчин поставили на колени на пол и заставили держать руки за головой сцепленными в замок.
Если мужчина расслаблялся, тыкали в голову или спину дубинкой и орали, чтобы ниже наклонился и выше задрал руки и сцепил их на голове. Разница в отношении к мужчинам и женщинам была даже несколько показушной: смотрите, какие мы джентльмены. Мне говорили «подвиньтесь», к моему другу, скрючившемуся на коленях на полу у моих ног, обращались «ты, старый». Телефоны заставили отключить, двум женщинам разрешили сначала позвонить, сообщить близким, что задержаны.
Параллельно вели разговоры о том, что мы зря ходим, что в стране все отлично, что выборы состоялись и ничего уже не изменится, и «вы что, хотите как в Украине и Грузии» (параллельно выяснилось, что говоривший это омоновец не был ни в Украине, ни в Грузии) и «хотите страну развалить». Каратели демонстрировали полную власть над нами и наслаждались этим.
Один даже сказал: «А вы говорите, мы хуже фашистов!». Хотелось ответить: «Нет, вы ничем не хуже». Но говорить это было опасно для здоровья и жизни. Кстати, очень часто возникала такая ассоциация с фашистами, возможно, ее вызывал их внешний вид — черная амуниция ОМОНа, как черная одежда гестаповцев, и вдобавок их агрессивное поведение.
«А вы что, на Нехту подписаны?»
Нас привезли во Фрунзенский РУВД и отвели в актовый зал. Мы шли мимо спортивного зала, в тот час пустого, но мне подумалось, что именно в этом зале в первые дни протеста содержали плененных, издевались и калечили. И снова ассоциация с гестапо.
В актовом зале, похоже, круглосуточно ведется «прием» и оформление протоколов. У всех сразу отобрали телефоны, а во время составления протокола изъяли ценные вещи, шнурки, шарфы, пояса, ремни. По сравнению с ОМОНом сотрудники РУВД в тот день вели себя как бы адекватно. Однако не проходило ощущение, что они выполняют свою зловещую роль во всем этом неадеквате.
Написанные под копирку протоколы об участии в несанционированном митинге, показания как бы свидетелей, тоже написанные под копирку — это их рук дело, хоть они и говорят, что всего лишь делают «свою работу». На меня составили два протокола: один — за повторное участие в несанкционированном митинге, второй — за неповиновение сотруднику милиции.
Потом в камере в ЦИПе на Окрестина, еще до суда, другая девушка, которую схватили на марше и доставили во Фрунзенский РУВД, сказала, что в отношении ее тоже составили протокол за «неповиновение», и ее протокол был слово в слово как мой, буквально слово в слово. Они там просто копировали текст и вставляли в новый протокол.
В РУВД был интересный эпизод. «Слушайте, что пишет ваш Нехта: «Во Фрунзенском РУВД избивают задержанных. Из спортивного зала и актового зала доносятся крики». Вас что, избивают?!» — возмутился один из сотрудников управления. «А вы что, на Нехту подписаны?» — спросил кто-то из задержанных. Второй сказал: «Мы теперь должны вам сказать спасибо, что не бьете? Вы нас вообще здесь незаконно удерживаете, меня задержали на выходе из магазина, и я здесь уже шесть часов сижу без протокола». Сотрудник ретировался.
«Крупинка за крупинкой гоняются с дубинкой»
После всех формальностей нас снова погрузили в автозаки и отвезли на Окрестина.
В первую ночь в 4-местной камере нас было шесть женщин. Матрас, подушка, одеяло, никакого постельного белья. Окрики, грубость со стороны охранников, медиков, ОМОНа. Убеждена, что большинство из сотрудников силовых структур, с которыми пришлось столкнуться в атозаке, ЦИПе — садисты, которые не случайно выбрали эту работу.
Вонь от туалета, отгороженного от основного простанства камеры невысокой пергородкой. Вода из крана, воняющая хлоркой. Наше государство, если стремится наказать гражданина, не просто лишает его свободы, ибо в нашем государстве у гражданина свободы и так уже нет. Поэтому государство стремится лишить человека последнего — его достоинства.
Еда, в которой крупинка за крупинкой гоняются с дубинкой. Грубость раздатчицы этой еды, кстати, гражданской наемной работницы, не сотрудницы органов, но тоже, видимо, пришедшей на эту работу «по призванию».
В понедельник с самого утра начались суды. По скайпу. Компьютеры стояли прямо в коридоре, можно было слышать разговор судьи и ответчика. Это был спектакль, лишенный здравого смысла, разговор слепого с глухим. Суды шли практически без перерывов. Молодым женщинам, у которых есть несовершеннолетние дети, давали штрафы, иногда до 100 базовых, хотя, кажется, статья 23.34 вообще не предусматривает таких размеров штрафа. На судах творился абсурд и сюр, «свидетели» из ОМОНа иногда даже не знали, в каком месте они якобы задержали человека, против которого свидетельствовали, а судьи выносили однотипные решения о сутках ареста и подписывали постановления не моргнув.
Мой суд длился шесть минут. Судья зачитала оба протокола. Потом спросила: «Участвовали в митинге?» — Нет, там не было митинга. «Выкрикивали лозунги?» — Нет. «Хватали сотрудника за одежду?» — Нет. «Размахивали руками?» — Нет. «Нецензурно ругались?» — Нет. «Суд удаляется для принятия решения. Арест 20 суток. Дополнения есть?» — Нет.
Через женщин из камеры, которые должны были выйти до суда, мне удалось передать родным, что я не избита и что я в порядке.
В один из дней в ЦИПе к нам камеру на 4 человек, где нас уже было шестеро, привели еще пять женщин. Сказали им: постойте здесь, чего вам на улице мерзнуть. Они постояли, потом сняли одежду, потом стало понятно, что им придется здесь остаться на ночь. Кстати, ужин нам дали все равно на шестерых.
Спали мы по двое-трое, одна из женщин легла на тумбочку, еще одна — на узкую скамейку. Утром мы пожаловались на тесноту охраннику. Он сказал — у вас 11 кроватей, всем хватает, просто вы их не видите.
«Что вы ходите?! Заняться дома нечем?»
На четвертый день после задержания меня и некоторых женщин из камеры посадили в автозак. Разумеется, мы не знали, куда нас везут, думали, в Могилев или Барановичи. Нас этапировали в Жодино. В автозаке было 6 женщин и около 15 мужчин. Автозаков, скорее всего, было несколько.
В Жодино завели в здание ИВС, приказали стать лицом к стене, руки за спину, не разговаривать, не оглядываться. У одного парня лицо и руки были в крови. «Врач осматривал?» — спросили у него. Парень ответил, что нет. Везде при оформлении в месте содержания проводится осмотр врачом, но это абсолютная бездушная формальность: «Дышать можешь? Проходи!»
На личном досмотре приказали раздеться догола, и сотрудница, проводившая досмотр, тоже не упустила возможность провести воспитательную беседу: «Что вы ходите?! Заняться дома нечем? У вас что, детей, внуков нет?». Может ли она понять, что ради детей и внуков я и выхожу?
Нас троих разместили в 4-местной камере. Мы тут же начали знакомиться, узнали, где кого схватили и сколько суток дали.
Лязг металлической двери и решетки за нами. Капитан, который привел нас в камеру, сказал, что свет на ночь не выключают, и на кроватях днем сидеть нельзя. Он же, кстати, забрал у меня повязку на глаза, которую передавали волонтеры, видимо, предыдущие арестанты уже рассказали о такой пытке в Жодино — свет в камере круглосуточно. За нарушение правил забирают матрас у всех в камере на сутки.
Капитан этот принес нам книги по нашей просьбе, ведро и тряпку для мытья пола, и вообще казался нам адекватным. Пока мы не услышали, как он матом орет на находящихся в соседних камерах мужчин. К мужчинам везде было гораздо более жесткое отношение, чем к женщинам. Для меня самый приятный звук в тюрьме был смех. Иногда по всему этажу разносился взрыв мужского хохота из какой-нибудь камеры. Этот хохот звучал как самая лучшая музыка. И очень злил некоторых охранников.
«Любимую не отдают»
Отбой в десять, подъем в шесть утра. Мы просыпались от того, что за железной дверью в коридоре раздавался громкий звон мисок. Есть кашу через 5 минут после того, как проснешься — по-моему тоже из ряда пыток. В шесть часов включали радио почти на полную громкость. Так что наш день начинался с завтрака и гимна. Иногда радио приглушали, иногда выключали на несколько часов. Чаще всего это был первый канал белорусского радио. В новостях мы улавливали информацию о маршах, о реакции международного сообщества, слушали «между строк».
Бывали дни, когда нам часов в семь утра включали подборку патриотических песен и крутили ее десять раз подряд. Песни у них подобраны по непонятному принципу: «Любимую не отдают», «Бела-бела-бела-русь», «Две звезды — Беларусь и Россия», очень низкого качества песенки типа «Беларусь — златые купола», вызывавшие ассоциации с тюремным блатняком. В этой же подборке была «Беловежская пуща» и «Я адной табе належу, Беларусь мая». Это они нам патриотизм прививали. Ну и себе, наверное: музыка звучала и в камерах, и на коридоре. Мы с девочками под эту музыку зарядку делали и даже танцевали.
Еще одна навязчивая ассоциация с гестапо связана с лаем собак. Когда за окнами ИВС раздавался этот лай, возникали картинки с немецкими овчарками и фашистскими застенками. Одна собачка выделялась характерным низким злым лаем. Сокамерницы шутили, что души охранников, очевидно, за годы работы в тюрьме постепенно перемещаются в души собак.
Из-за окон доносился лай собак, а из коридора — крики охранников. Иногда могло даже быть смешно, если бы все не было так печально (мы смеялись все равно): «Позовите этого дебила, скажите ему, что он долбо…б!» или что-то в таком духе. Они матом не ругались, они матом разговаривали. Одна смена развлекалась тем, что после отбоя включала радио на пару секунд на полную громкость и ржала на весь этаж. А еще иногда кукарекали, в буквальном смысле, видимо, так они троллили нас, вдохновленные своим очень распространенным в соцсетях прозвищем.
Некоторые охранники вели себя нейтрально, не жестили. Один из таких предупредил нас, что если мы будем что-нибудь писать в соцсетях, то не нужно писать, что они делали для нас что-то хорошее: «Нам поставили задачу делать вам плохо. И если вы пишете, что кто-то их охранников был нормальным человеком, то нам сделают втык, а вам будет еще хуже».
Но некоторые своим поведением создавали впечатление, что по им тюрьма плачет, что они, если бы не стали охранниками, все равно оказались бы в тюрьме, только уже по другую сторону решетки, за какое-нибудь насильственное преступление.
Среди молодых охранников был особенно «старательный» — приносил арестантам в камеры Конституцию, показывал статью №3 и объяснял, как мы не правы, что стараемся своими протестами изменить «существующий конституционный строй». Он утверждал, что верит в 80%, которые якобы набрал Лукашенко и что как раз протестующих всего лишь 3%, и что на протесты выходит две тысячи человек, а не двести тысяч. «Вы ж посмотрите видео в Интернете, — говорили мы ему, — почитайте новости!» «Зачем мне читать ваши новости! — отвечал он. – Всё, что мне надо знать, мне доводят!»
Ему ДОВОДЯТ — это все, что нам надо знать об уровне информированности сотрудников милиции.
Я не знаю, как нас воспринимали охранники и ОМОН, понимали ли они, что перед ними адекватные, думающие люди, имеющие достоинство и отстаивающие свои права. Многие из них действительно верят, что протестующим кто-то платит и что существуют «западные кукловоды», которые хотят «развалить страну». Мы с ними как будто существа с разных планет, не можем друг друга понять.
А для меня было самым живительным бальзамом на душу — понимание и осознание, сколько умных, рассудительных и решительных, а еще мужественных людей встретились мне на моем пути за эти последние месяцы. Многие мои подруги по камере дни считали, чтобы поскорее снова выйти и снова «гонять во всю мощь». При этом многие адекватно оценивают происходящее, понимают, что впереди еще много дней до перемен к лучшему. Но они верят.
Некоторые мои сокамерницы после освобождения уже снова гуляют и гоняют во всю мощь. Каждая из них — без преувеличения прекрасная, невероятная. Это очень вдохновляет. Вдохновляет, что после того, как я вернулась домой, я получила материальную и огромную моральную поддержку от знакомых, мало знакомых и незнакомых мне людей.
Я не жалею ни об одном своем шаге, ни об одном мгновении, которое я провела в кругу своих единомышленниц.
Добро пожаловать в реальность!