Артур Вакаров — известный белорусский дизайнер. Соучредитель студии «Адліга», директор минского магазина винтажной мебели «Б/Уржуазные ценности», автор графики многих национальных проектов, книжных обложек, афиш, постеров и т.д. В 2020 году рисовал революционные плакаты, афиши для многотысячных протестных маршей. Артур оставался в Беларуси до середины 2022 года. Получив повестку в следственный комитет, решил не рисковать свободой и уехал из страны. Сейчас живет в Польше.
OWM расспросил дизайнера о его жизни и отношении к происходящему на родине.
— Было ли у тебя до лета 2020 года какое-то предчувствие тех событий, которые произошли? Как ты вообще чувствовал себя накануне лета 2020-го-социально, эмоционально, физически?
— Помню «взрыв», который принес Павел Белоус весной 20-го. Я рисовал проект и многочисленные подпроекты «Годна», Паша зашел что-то обсудить.
Как раз после того, как Бабарико принял самое главное в своей жизни решение — бросил перчатку диктатору.
Я был в отчаянии, точно понимая, что для Виктора это конец, как минимум карьеры, а возможно и жизни. А для меня — это конец относительно приятного существования в своей маленькой и комфортной Беларуси-в-Белоруссии.
Моя страна-в-стране, с населением 100 000 приятных образованных людей, с богатой культурной жизнью, активная, динамичная, белорусскоязычная … Закончится из-за геройского, но бессмысленного шага Виктора Бабарико. Не будет больше выставок, улицы Октябрьской и культурного пространства ОК16, театра, кино, музыки. Зачем ему эта большая и неподъемная Белоруссия, думал я. ведь Виктор был де-факто настоящим президентом моей страны-в-стране: меценатом, спонсором, краеугольным камнем. Так я Белоусу и говорил.
А он в ответ начал рассказывать мне о феномене Тихановского, народном движении, мощном штабе Бабарико, поддержке перемен со стороны бизнеса. Я, признаться, и не в курсе был.
Незаангажирован в околополитический дискурс, кроме как в качестве дизайнера и творца. Мое отношение к новостям было глубоко скептическим, так как знал, что главную (и единственно существенную) новость я не пропущу. А все остальное — мелкая суета и трата времени.
И вот я слушаю Павла, и что-то нереальное и невероятное, засохшее и замороженное начинает зажигать огонек в глазах. Дурацкая надежда вновь зашевелилась в сознании белоруса, который после многочисленных попыток и поражений нашел, куда этот казус засунуть и жить-не тужить в Белорусском гетто.
— И ты начал надеяться на победу?
— С момента того открытия, что принес Белоус, я стал следить за событиями. И предвидел, к чему это все приведет. Ведь, как ветеран всех революций, имею большой опыт обрушения надежд и постреволюционных депрессий.
Видел, как готовится зло, точит клыки и не собирается сдаваться. Видел и большую надежду, и много героев, расправляющих свои белые крылья. Знал, что такая ситуация закончится ужасной и кровавой бедой. Заранее жалел героев.
Не хотел этого видеть, так как насмотрелся в конце 90-х, в 2006-м и 2010-м. На день выборов 9 августа уехал в свой лес с наивным намерением сохранить сознание от боли. Но, конечно, от фронтовых новостей не спрячешься.
И после жути первых дней услышал неслыханное — страна поднимается. Не героическое гетто, но вся умеренная масса.
Помню, как ехал в Минск через свой маленький Мядель и видел людей с бело-красно-белыми флагами. В Мяделе!
Потом были первые воскресные марши, много рисования для штаба революции, беготня по городу с поддержки одних на поддержку других, объявления забастовок, граффити и бесконечность других революционных активностей. Но уже через, буквально, пару недель я понимал, что это поражение. Ведь умеренная биомасса испугалась первого рыка злодея и вернулась в стойло. Остались герои, которых зло научилось очень эффективно истреблять.
Я партизанил ровно до лета 2022, когда за мной пришли. Партизанил без надежды и смысла, единственное, чтобы чувствовать себе нормальным, здоровым человеком.
— Как ты жил эти два года до отъезда?
— Беларусь после 20-го очень быстро прошла путь от колхоза до концлагеря. Впрочем, ничего нового, обычный исторический путь диктатур: коммунистов, фашистов и прочих хошиминистов. Примитивная калька. Видать, закончилось яркое, модерновое зло первой половины ХХ века. Остались колхозные концлагеря, убивающие серостью и тупостью.
Поэтому сейчас в Беларуси режим уничтожает не политических противников, а любые проявления мысли, критичности, независимого творчества. Большинство политзаключенных — это не политические активисты, а просто достойные люди.
— Что ты оставил в Беларуси?
— Я там оставил родину. Нет у меня осмысления родины с большой буквы. В моем осмыслении родина — это не пафос о земле набухшей предками, потомками и терновыми ветками, извилистыми тропинками и благоухающими ветрами. Родина — это то, что я построил. Экзистенциальную ценность тропинке придает мой дом, из которого я по этой тропинке иду и в который я по ней возвращаюсь. Родина — это мои проекты: культурные, деловые, хозяйственные. Это моя роль, язык, вес в данном обществе. А пространство — это вещь в себе. По умолчанию оно ничье; своей, теплой ее делает активность хозяина.
Я предпринимал меры уехать и после Площади 2006-го и позже. Ведь дышать было ядовито и до 2020-го. Но вот эта — моя частная — родина никогда не отпускала.
Я чувствовал себя очень хорошо в своей индивидуальной Беларуси, так как настроил вокруг себя красивых декораций: Б/Уржуазныя, дизайн для культуры, хутор, искусство, хоровод приятных людей. Зло у меня все это забрало. Надо строить заново. Или надеяться на возвращение. Классическая белорусская дилемма всех времен.
Совершенно непонятен стереотип о том, что в революцию идут те, кому нечего терять. Мне очевидно противоположное: тем, кому нечего терять, необязательно рисковать. Может лучше налегке эмигрировать и начать строить сразу на надежном гуманистическом фундаменте. А вот нам, взрослым, есть за что бороться, ведь строить заново — сомнительная авантюра.
— Остались ли в Беларуси люди, за которых ты переживаешь, боишься? Если да, то почему они остаются?
— Как бы ни было смутно в эмиграции, нет ни малейшего желания возвращаться за колючую проволоку. Мне искренне жаль тех нормальных, что там остались. Понятно, что это их решение — остаться, а все равно в коммуникационном осадке всегда неловкость и сочувствие к ним. Знаю, как трудно принимать решение уехать, сам колебался и, в итоге, всегда решал остаться. Пока не пришли конкретно за моим тельцем. Наверное, это единственный аргумент, который может выкинуть из уюта родины. Я много общаюсь, убеждаю своих последних партизан. И слышу те же аргументы, что мешали уехать мне: возраст, деньги, семьи, проекты… Это существенные вещи, но надо понимать, что дальше будет предсказуемо хуже. Ведь послереволюционная реакция режима — исторически самые страшные времена. Не говоря о войне.
— Возможно ли, стоит ли что-то советовать тем, кто остался там? Что мы вообще для них можем (с)делать из-за границы?
— Я в восторге от феномена белорусской солидарности! Поражен единством героев. Раньше проигрывали и расползались по своим норам скучать. А с нынешней солидарностью ощущение, что будто и не проиграли, а просто отступили. Сохранили «войско» и флаги. Знаете, какая растерянность и страх, когда смотришь на повестку в следственный комитет и не знаешь, что делать. Но после того как делаешь пару звонков, маховик помощи и солидарности запускается. Или когда без денег, семьи, дела оказываешься в другой стране. Но и здесь белорусская солидарность не бросает, пока не устроишься. Спасибо организациям: BYSOL, BY_help, Белорусскому дому, Центру солидарности… Спасибо друзьям, что сочувствуют, помогают, делятся всем немногим, что имеют. Это является проявлением зрелой, гуманистической нации, которая победит анахроническое зло. Помогать тем, кто бежит после меня — то конкретное, что сейчас должен делать я.
— Какие трудности испытываешь в эмиграции?
— Неопределенность вопроса легализации, что не позволяет начать строить жизнь. Здесь очень немного зависит от маленького человечка. Бюрократическая махина эмиграционных учреждений — это такая маломаневренная техника, которая не останавливается и не сворачивает. Комбайн стандартных и, одновременно, непредсказуемых решений. Понятно, что не нужно сидеть и ждать красивого паспорта. Но поле возможностей сужается до оперативных и краткосрочных.
Также сложно поверить в то, что еще способен начать что-то новое и значимое. Убедить себя, что «молод и горяч».
— Как ты и твоя семья адаптируетесь в новых условиях и странах?
— Мы сначала поехали в Грузию. Грузия сделала хороший шаг с момента моего последнего визита в 2009-м. Явно вернулись мозги и деньги, сбежавшие после русской агрессии 2008-го. Сейчас Грузия выглядит страной на пути к современной европейской «семье народов». Но, с точки зрения стройки нового (вероятно, последнего) центра моей жизни, Грузия стратегически проигрывает Европе. Во-первых, я не хочу даже представлять, что мне опять придется все бросать и бежать. А повторение русской агрессии на Грузию вполне вероятно. Явное поражение путлеризма в Украине может заставить их искать более легкой победы для возвращения народной поддержки и реноме. Во-вторых, не так для меня страшно то зло, как достала бытовая глупость. Все эти понты: крутые тачки, злые собаки, хамство, ограниченность мнения потребительским дискурсом. Менять родное гетто на гетто грузинское совершенно неуместно. В грузинском гетто не поднимешься. Сложно, но все же возможно, стать европейцем, грузином стать невозможно.
Сейчас я в Польше. После 2,5 месяцев, что был в Грузии, испытал большое наслаждение, вернувшись в европейскую парадигму. Люди, погода, работа, правила — все логично, все приемлемо. Варшава, Вильнюс, Братислава или Орхус — нет существенной разницы, повсюду, как дома. Так же будет в Минске, когда он вернется в сознание.
— Как ты относишься к вменению белорусам коллективной вины («пособники агрессора») в связи с войной? Испытывал ли ты сам такое отношение к себе, что на это отвечаешь?
— Это было новое ощущение. Очень несправедливо, очень обидно, ужасно больно. Я же всегда сочувствовал тем нормальным русским, которые разделяли ответственность за глупость и насилие большинства соплеменников. Мне до 2022-го было просто — говорю: А я не из России, я из Беларуси. Хоп — и чистенький, никаких долгих объяснений. А тут: агрессор, враг, конформист. Сейчас нормальный белорус примерил холерный русский балахон. Наверное, это самое большое преступление колхозного фюрера: запачкать кровью доброго соседа мой самый неагрессивный, самый толерантный, самый спокойный народец — европейских хоббитов.
Впрочем, красить человека в цвет паспорта — глупый анахронизм. Зло, на этом историческом отрезке времени, заполонило страну, которую я не избирал по рождению. И всю жизнь борюсь и рискую так, как мало кто из тех, кому посчастливилось родиться в добродушных и нежных объятиях Европы. Понятно, что умный европеец, либо даже украинец так самоутверждаться не будет. Поэтому я не особо и обращаю внимание. Понтоваться паспортом — признак остаточной маргинальности прошлого века.
— Возможно ли сберечь разум в том дурдоме, что нас окружает? Как?
— Сложно. Беспросветность и безнадежность — не лучшие флюиды. А еще и страх: за себя, за близких, за проекты. Собирался спрятаться в художественной работе, в своем лесу, в досконально отобранных библиотеках книг, фильмов, винилов. В простых радостях. Но внутреннее духовное бомбоубежище не выдержало прямого попадания из внешнего мира. Остаться в Беларуси и сохранить здоровое сознание могут либо самые примитивные организмы, либо самые мощные. Я — не супергерой, поэтому уехал. Не спрячешься в XXI веке в белорусской лесополосе.
Добро пожаловать в реальность!