Андрей Климов: Жалею, что отказался от дружбы с Лукашенко

В рамках проекта Naviny.by «Эволюция бизнеса: 30 лет спустя» — история бизнесмена, политика, депутата, революционера, политзаключенного, писателя Андрея Климова.

Его имя в 90-е не звучало только из утюга: малое предприятие «Андрей Климов», «Частный строительный банк Андрея Климова», «Газета Андрея Климова», «Движение Андрея Климова». Дом на улице Лодочной, построенный для дипломатов, называли «Дом Климова».

Андрей Климов стал символом эпохи 90-х. Он был одним из самых успешных и влиятельных бизнесменов: сейчас он оценивает те активы в миллиард долларов. Но, как он сам говорит, бизнесмен Климов умер, когда захотел стал политиком…

По политическим мотивам Андрей Климов был арестован трижды. Первый раз в 1998 году был приговорен к шести годам лишения свободы за хищение в особо крупных размерах путем злоупотребления служебным положением (на своем частном предприятии!) и должностной подлог. На свободу вышел через четыре года.

Вдохновившись «оранжевой революцией» в Украине, организовал белорусскую — в День воли 25 марта 2005 года, за что был приговорен к двум годам «химии». На свободу вышел в декабре 2006-го.

Третий раз был осужден в 2007 за статью на сайте Объединенной гражданской партии (ОГП), где якобы призвал к свержению государственного строя. Ему дали два года, но по указу президента о помиловании вышел в 2008-м. 

«Я проверял себя, насколько сильно хочу жить, а не существовать»

«Живешь только тогда, когда не ждешь конца, влюбился — люби до беспамятства, решил сражаться и умереть — бейся до самой смерти», — это Андрей Климов написал у себя в фейсбуке. В посте он вспомнил, как в 1999 году отказался ехать на суд и поднял бунт в СИЗО на Володарского.

Администрация четыре часа вела с ним переговоры, пока, наконец, начальник Володарки полковник Олег Алкаев (Алкаев руководил командой, исполняющей смертные приговоры, автор книги «Расстрельная команда» об исчезновении политических оппонентов Лукашенко в 1999 году. — ред.) не поставил ультиматум — 10 минут на подчинение приказу администрации, в противном случае тюремный спецназ не гарантирует ему жизнь. Климов ответил: «Что ж, по крайней мере, я умру свободным человеком».

Били жестоко: дубинками, кулаками, ногами. Месяц он провел в тюремной больнице на Кальварийской.

«В тот день я не победил, и победить не мог, но и не проиграл. Лукашенко проверял, как далеко я могу зайти, отстаивая свои принципы, я проверял себя, насколько сильно хочу жить, а не существовать, и в своем желании жить и быть самим собой я оказался сильнее», — писал бизнесмен.

Будучи в тюрьме, он все еще верил в законы, по которым в том числе вел свой бизнес. «Но когда начался суд, я прозрел, понял, что оказался в руках людей, которые уничтожат меня, бизнес для того, чтобы выслужиться перед Лукашенко. Отныне законы в Беларуси перестали существовать», — вспоминает Климов 1999 год.

Он живет бескомпромиссно: рискует, ходит по краю пропасти, создает и преодолевает трудности. И мир видит ярким, без полутонов. Во всяком случае, так было до смерти мамы — Аллы Петровны Климовой, которая, по словам Андрея, и воспитала его таким. В детстве и юности порой была строгой, но защищала и боролась за него до конца: когда сидел в тюрьме, ходила к правозащитникам, раздавала интервью, встречалась с дипломатами, стояла в пикетах, добивалась включения в список амнистируемых.

Месяц назад она умерла, и рана от потери еще такая свежая и кровоточащая, что иной раз ему кажется, что он и не живет вовсе: сердце вроде стучит, почки функционируют, а воздуха не хватает и дышится через раз.

Он и на интервью согласился, потому что это повод еще раз вернуться во времена, когда была еще жива мама, а значит, было счастье.

«На самом деле счастлив тот человек, у которого было счастливое детство. Всё остальное — это проекция желаний человека в детстве. Мама меня учила быть счастливым, и я был таким: когда тушил пожары, на своей свадьбе, даже в тюрьме, — говорит он. — Да-да, не удивляйтесь. Там я стал видеть по-другому людей, события, чувствовал себя уверенней, зная, кто мои враги, а кто друзья. Когда в последний раз в 2008 году мне объявили об освобождении, я не хотел покидать колонию строгого режима в Мозыре, меня из нее просто вытолкнули. В эти мгновения свободы я боялся больше, чем несвободы в тюрьме. Стою на остановке с вещами и думаю: “Что делать?” Меня в очередной раз вырвали из моего маленького мира».

А вот когда увидел бездыханную маму, понял — вот это самый страшный день в жизни. Обгоревшие трупы, которые выносил с пожаров, аресты, тюрьма, потеря денег, предательство друзей — всё меркнет перед горечью утраты самого родного человека.

Счастливые годы во Львове

В школе учился хорошо, собирался поступать в МГИМО. В пособии для поступающих было написано, что нужна рекомендация обкома комсомола. Там намекнули, что могут сделать бумагу, но за вознаграждение.

«Я советский человек. Какие взятки?» — возмутился Климов. И он не поехал в Москву.

Поступил во Львовское пожарно-техническое училище. Потом была служба, звание «Лучший по профессии», общественная работа. Он стал чувствовать себя неуютно, когда увидел, как наваривают крепления для решеток на пожарные машины, чтобы использовать их при разгоне демонстраций.

Еще большее отторжение от службы произошло во время ГКЧП в августе 1991 года. «На третий же день я написал рапорт и уволился», — вспоминает Андрей.

«В 90-е законы работали в Беларуси. Я на этом сделал бизнес»

Еще во время службы в пожарной охране подрабатывал в издательской компании «Эридан» у Александра Потупы. Андрей был коммуникабельным, знакомых было много, поэтому без труда пристраивал полиграфическую продукцию по всему Советскому Союзу. Потупа обещал взять на работу, но не сложилось.

«В последний момент он отказал мне. Предположу, что это было связано с моим увольнением во время ГКЧП, наверняка КГБ порекомендовал не брать меня. И все же я благодарен этому человеку — с тех пор я никогда в жизни не работал наемным работником», — говорит Андрей.

В то время был уже женат, брался за любую работу, параллельно учился на юридическом факультете БГУ. Стал заниматься недвижимостью: сначала арендой офисов, потом квартирами.

— Ко мне стали приходить люди, которые тогда массово уезжали на ПМЖ за границу, с просьбой помочь продать квартиру. Но как? Верховный Совет двенадцатого созыва, вернее, те люди, которые им заправляли, приняли закон, по которому при выезде человек должен сдать квартиру государству, даже приватизированную. Потом эту недвижимость распределяли среди своих людей за приличные вознаграждения.

Правда, на тот момент действовали еще и законы СССР, а значит и «Закон о собственности», принятый в 1990 году. И в этом было противоречие: с одной стороны, есть закон, защищающий собственность, с другой — запрет на продажу. Знакомая нотариус посоветовала попробовать решить вопрос через суд. Я так и сделал. И тут повалило: суды я выигрывал, ко мне стояла очередь. Тогда еще законы работали, и на этом я сделал свой бизнес. Дела шли отлично.

— А криминал? Тогда было много случаев обмана и даже убийств из-за недвижимости.

— Да, приходилось иметь дело и с бандитами, но разговор у меня с ними был короткий: деньги и доверенность на бочку. Я не хотел, чтобы они даже приближались к моим людям, потому что ни квартир не будет, ни людей живых. Такие были времена.

— Строительная компания, банк, газета — столько направлений. Вам интересно было все попробовать?

— Одно следовало из другого: продажа недвижимости показала, что существует дефицит квартир, промышленных зданий и офисов, поэтому занялся строительством. Горисполком отдавал долгострои, которых в Минске было много, и за это давали долю в строительстве. Познакомился с главой Мингорисполкома Владимиром Васильевичем Ермошиным. Я брался за сложные стройки, строил быстро и никогда не подводил город.

Так мне поступило предложение взять долгострой на улице Лодочной и построить качественное жилье для аккредитованных в Беларуси дипломатов и их семей. Построил. Потом было много объектов, в том числе производственное здание для Coca-Cola Company в Колядичах под Минском. Кроме того, занялся продажей участков под строительство в Минске, это было очень выгодно.

Параллельно открыл обменные пункты. Денег, валюты было столько, что надо было придумать, где и как их хранить. Так появился банк.

А газета… Я очень много тратил денег на рекламу. Знакомые журналисты посоветовали открыть газету. Кстати, она стала еще одним прибыльным бизнес-проектом.

Меня многие знали, я хорошо знал законы и бизнес — хотелось об этом рассказывать, совершенствовать. Наверное, отсюда и желание стать депутатом. Тот закон о запрете продажи квартир меня очень разозлил как юриста. И я заявил, что сам хочу заниматься законотворчеством. Я знаю, как это делать, и я знаю, чего не хватает для бизнеса. 

Бизнесмен Климов умер, когда захотел стать политиком

— Вы тогда уже понимали, что крупный бизнес и власть не могут существовать раздельно?

— Сейчас — да, понимаю. С 1996 года весь крупный бизнес обслуживает власть. Она назначает, кому чем заниматься и сколько платить за то, что им позволили развивать то или иное направление. А тогда было время, когда крупный бизнес никому не подчинялся. И за это можно было сказать спасибо Вячеславу Францевичу Кебичу — он позволил бизнесу быть независимым от власти.

Но став депутатом, я потерял и многих друзей. Например, Александра Пупейко (владелец одного из самых успешных предприятий 90-х — многопрофильного холдинга «Пуше»: продажа автомобилей, дистрибуция, страховая компания, банк, агрохолдинг. — ред.). Я выступал его консультантом по амбициозным проектам. Очень интересный человек. И тоже баллотировался в депутаты. Когда узнал, что я стал депутатом, дружба наша закончилась, в ущерб проектам. Думаю, затронул его самолюбие.

— В 1995 году вам было всего 29 лет, вы были самым молодым депутатом Верховного Совета тринадцатого созыва. Как себя чувствовали среди политических фигур того времени: Анатолия Лебедько, Виктора Гончара, Геннадия Карпенко и других?

— Да, это был звездный парламент, какие ораторы, тогда же велись прямые трансляции: не нравится Гончар, слушайте Лукашенко, не нравится он — Пазьняка или Лебедько, или Бухвостова. И как говорили!

И я был частью всего этого, на моих глазах, при моем участии делалась история, могу сказать: коммунистический режим рухнул в том числе благодаря Зенону Пазьняку (еще Собчаку, Ельцину и Кравчуку). Несмотря на то, что был оппозиционером, Зенон был фактором внутренней стабильности, стоял на позиции государства, а оно в свою очередь держалось в том числе и на Пазьняке.

Я многому учился у Виктора Гончара, мы сдружились, он открыл мне глаза на большую политику и явил пример истинного государственного деятеля. А я в свою очередь подсказывал, какие законы нужны бизнесу.

Жалко, что и он тоже стал использовать Лукашенко в качестве трамплина для своих политических амбиций. В определенный момент он изменил логике и последовательности своих политических шагов. Это сделало его уязвимым, чем враги и воспользовались.

— Как думаете, если бы не его исчезновение в сентябре 1999 года, стал бы Виктор Гончар президентом?

— Нет. Он считал, что раз помог Лукашенко стать президентом, то и сам может быть им. Но он не понял, что Лукашенко избрали как своего представителя, из народа, а Гончар был рафинированным преподавателем. Именно за его сильные стороны и не избрали бы.

«Я угробил страну импичментом!»

— Вы не признали итоги референдума в 1996 году по изменению Конституции и примкнули к оппозиции, став членом Объединенной гражданской партии. Поставили подпись под обращением парламентариев в Конституционный суд с требованием об импичменте Александра Лукашенко. В отличие от многих, не поддались давлению властей и не отозвали тогда свою подпись. И это послужило началом травли и уничтожения вашего бизнеса. Сейчас не жалеете о той подписи?

— Жалею. Но не о потерянном многомиллионном бизнесе и реальных тюремных сроках. К сожалению, должен признать, что мною манипулировали.

Это обидно. Только сейчас, через много лет могу сказать: с моей точки зрения импичмент был большой политической ошибкой. Это был кремлевский проект для захвата Беларуси, его инициировали коммунисты. Именно они были самыми ярыми сторонниками объединения с Россией и возвращения Беларуси в Советский Союз. Цель стояла создать конституционный кризис в стране, а может даже и паралич власти, который приведет к поглощению страны. Так действовали в Приднестровье, Абхазии и других постсоветских республиках.

Я стал объектом манипуляции, хотя тогда мне казалось, что импичмент послужит восстановлению законности. Сейчас я понимаю, что, наоборот, я угробил страну этим импичментом, мы лишились парламента.

— Вы думаете, если бы не импичмент, парламент существовал бы в том составе?

— Да. Мы спровоцировали его уничтожение. Поверьте, еще бы год, и Верховный Совет укрепился бы.

— Ваши коллеги по Верховному Совету тринадцатого созыва согласны с этим?

— Только один человек — Людмила Грязнова. К сожалению, людей, которые уже в могиле, не спросишь: Гончара, Карпенко. А с меня можно спросить, и я, посыпая голову пеплом, признаю — не Лукашенко виновен в том, что тогда произошло, мы — те, кто подписали импичмент, поскольку он начал процесс конституционного кризиса, который до сих пор продолжается — противостояние одной части общества другой.

Вот как с вами, я сидел и разговаривал о сложившейся ситуации с Лукашенко. Я был в резиденции и вел себя как обнаглевший от своей значимости бизнесмен: «Вы будете мной командовать? Я депутат, у нас есть консолидированная позиция». Он просил меня о помощи в этой кризисной ситуации и хотел понять: как я мог. Подскажи, что делать, ты же юрист, ты же успешный бизнесмен? А я ему: «Будете соблюдать закон — и всё будет». Это я такую ерунду нес ему.

Лукашенко ведь в импичменте видел не столько конец своей карьере, сколько крах государства и очень боялся этого. Он почувствовал, что всё умирает: вместе с ним его электорат идет под нож — он так это воспринимал. И в этом был искренним, поверьте.

А референдум 1996 года — не его идея, нашлись умные люди, и я знаю, кто это, которые посоветовали: слушайте, а давайте мы сделаем встречный шаг — референдум, и всех этих бузотеров ликвидируем.

«Я уже вырос до того уровня, чтобы не винить во всем, что со мной случилось, власть»

— Есть обида на власть? Ведь вас закатали в асфальт: лишили бизнеса, посадили в тюрьму, а после закрыли все двери.

— Я сам себя закатал, совершил классическую ошибку бизнесмена — достоинства, которые меня сделали успешным предпринимателем, меня же и погубили. Мои амбиции и независимость — плохие качества для политика, сейчас я вижу, что вел себя как зажравшийся бизнесмен.

И я уже вырос до того уровня, чтобы не винить во всем, что со мной случилось, власть. Сам виноват: и в импичменте, и в том, что отказался от дружбы с Лукашенко.

— А сейчас приняли бы эту дружбу?

— Сейчас ему нужна не дружба, а квалифицированная помощь уже не юриста, а политика. Если бы он обратился, я бы, конечно, не отказал, потому что знаю Лукашенко. Мое глубокое убеждение, что в нашем обществе о нем сложилось неправильное представление. Он вовсе не диктатор, вернее было бы сказать, что он «тихий диктатор».

Он лидер колхозного большинства, сельских жителей, которые хотят после многих лет советского рабства наверстать упущенное, в том числе и выгоды. Сегодня страной управляет сельское большинство — это их манера, их уровень и образованность.

Сейчас, после стольких лет у власти Лукашенко находится в таком же положении, как я сразу после выхода из тюрьмы — в состоянии огорченного зека, которого выкидывают из привычного мира. А он уже настолько государственный человек, что сросся с ролью президента. Для него потеря государства — это смерть. И как ни странно, нам это выгодно, потому что спасая свою жизнь, он спасает независимость страны.

Да, он авторитарный правитель, но большинство его поддерживает. 4,5 млн белорусов — его железный электорат, и они будут его защищать. Он олицетворяет ту манеру управления государством, которая их устраивает.

«16 августа 2020 года мы умерли как нация»

— Но события прошлого года доказывают, что, наверное, все же не всех устраивает такая манера управления — «тихая диктатура».

— А что было в прошлом году? Я живу в центре Минска, и я видел, что здесь происходило. Я — автор революции 25 марта 2005 года, меня не обмануть. Да, это был взрыв эмоций, но спровоцирован он был совсем другими процессами, не назревшими переменами в стране.

Не будем лукавить: белорусы знали, что все эти годы была фальсификация, но они палец о палец не ударили. Конечно, была часть недовольных, они и вышли, хотя и они знали, что никаких перемен благодаря этому не будет, просто поддались эмоциям.

В истории были подобные примеры, например, Пражская весна и вооруженное подавление мятежа советскими войсками. Вы думаете, чехи не понимали силу российского оружия? Но они вышли, чтобы показать: мы лучше того, что из нас хотят сделать. А потом были 20 лет жесточайшей коммунистической диктатуры.

В прошлом году мы предали сами себя, умерли как нация.

— Умерли?

— Да, а 16 августа 2020 года (в то воскресенье в Минске прошел пятисоттысячный Марш за свободу, а ранее в тот же день Лукашенко собрал на площади Независимости митинг в свою поддержку. — ред.) — это была агония перед смертью. Нация не должна была позволить милицейский и судебный беспредел, спуститься в такие черные времена.

Ели бы была цель взятие власти, она была бы взята 16 августа, но люди не знали, что им делать, они были объектом манипуляции. Мы не готовы были создать новое государство, новую власть и взять на себя ответственность.

Убежден, что президентские выборы в 2020 году использовала соседняя страна с целью дестабилизации в стране, чтобы вынудить Лукашенко подписать дорожные карты. И сейчас мы стоим перед выбором: независимость или эфемерное представление о европейской демократии. А потерять страну мы может очень быстро, как в Крыму — за месяц.

Тогда в чем смысл моей жизни? За что я провел в неволе срок, равный половине независимости страны — в тюрьмах 7 лет и еще 5 лет под надзором? Поэтому я выбираю сторону Лукашенко в любом его действии, которое направлено на защиту нашей страны.

«Уничтожать страну санкциями, как бы мне не нравилась эта власть — нельзя»

— Как вы относитесь к мировой реакции на события в Беларуси?

— К санкциям? Отрицательно. Нельзя строить новую страну, поливая грязью то, что имеем: плохой народ, плохой президент. Нет, ничего не получится. И уничтожать страну санкциями, как бы мне не нравилась эта власть — нельзя.

В истории с вынужденной посадкой Ryanair в Минске, причем тут «Белавиа»? Нельзя хлопать в ладоши, когда самолетам отказывают в полетах. Летчики должны летать, потому что завтра, когда закончатся санкции, они будут падать и разбиваться.

Что хорошего, что не пустили Беларусь на «Евровидение», что не провели чемпионат мира по хоккею? Я уверен, изолируя нас от мира, Запад наносит огромный вред демократическим преобразованиям в стране. Они поступают, как когда-то с бойкотом Олимпиады в 1980 году в Москве, которая как раз и повернула Советский Союз лицом к западной цивилизации. Именно в это время менталитет советских граждан изменился в сторону реформ, которые начались во время перестройки.

— А что хорошего в захвате самолета и аресте Романа Протасевича? Вы оправдываете этот поступок?

— Да, я понимаю, почему Лукашенко это сделал. Вовсе не потому, что пренебрегает международными стандартами по гражданской авиации, а потому что ему нужен был Протасевич. Думаю, он хочет узнать, откуда всё исходило в прошлом году. Он до сих пор отказывается верить в то, что угроза исходит не от Запада, а от России. Мне это очевидно, а ему нет.

— Вы смотрели интервью и пресс-конференцию Романа Протасевича? По вашему мнению, все сказанное им — об оппозиции, бывших коллегах — это результат того, что над ним так поработали в следственном изоляторе?

— Это результат, прежде всего, воспитания. Помните, у Высоцкого, не те книги ему в детстве читали родители. Какие советы по жизни давали ему отец с матерью, что, сев в тюрьму, он ведет себя как негодяй и подлец? По его лицу, мимике, голосу я вижу, что делает он это с большим удовольствием. Он мог бы отказаться, но он пошел на это.

Интересно ли мне было смотреть интервью? Да. И вот почему: во-первых, я увидел моральный портрет тех людей, которые сегодня находятся в штабе Тихановской; во-вторых, я получил подтверждение того, что существует коррупция в отношении той помощи, которая выделяется белорусской оппозиции; в-третьих, я утвердился во мнении, что никакого отношения Запад и сами белорусы не имеют к тем протестам, которые были в прошлом году.

Не думаю, что на него так уж давили, но предложение, думаю, поступило: «У тебя есть возможность снизить срок или даже выйти на свободу после интервью. Старайся». И он старается. Но каждым своим выступлением и интервью он все больше и больше топит страну. Весь мир смотрит: это что, такие белорусы? С одной стороны кагэбэшники, которые используют такие методы, а с другой — такой предатель Протасевич.

— Большинство воспринимает его как заложника, ведь его могли запугать под страхом смерти.

— Слушайте, я был в тюрьме. Неужели вы думаете, что и меня не пугали? Выбор есть всегда. Мне следователь говорил: дай нам что-нибудь на Ермошина (председатель Мингорисполкома Владимир Ермошин. — ред.), и мы тебя тут же отпустим. Я еще тогда не знал, что Лукашенко готовит его на премьер-министра, и, наверное, нужен был хороший компромат, чтобы преданнее служил. Я прикинул, что если ударю следователя, то, наверное, свою жену и детей не увижу очень долго, поэтому я его просто по-мужски послал.

И в тюрьме можно вести себя достойно. Это мое, сугубо климовское мнение: сам погибай, но товарища выручай. Я так воспитан — мамой, двором и школой.

«Война должна прекратиться»

— С чем связано ваше участие в Круглом столе демократических сил, организованном Юрием Воскресенским?

— С тем, что в основе этого проекта лежит благородная цель — амнистия людей. Да, Круглый стол демократических сил — это площадка, созданная и контролируемая властью, более того, уверен, что именно Лукашенко предложил Юрию Воскресенскому подготовить предложения по списку амнистируемых. Сейчас там уже 450 человек, а за каждым из них судьбы матерей, жен, детей, друзей.

Мне нравится Воскресенский как политик, он сделал большое дело — поставил на ручник силовое решение вопроса, этот поступок достоин того, чтобы войти в историю. Он математик и очень логичен, нашел аргументы для Лукашенко, у которого, думаю, было человек 5-10 в списке для амнистии.

Я ему посоветовал начинать с событий прошлого года и рекомендовал внести в список всех, включая Тихановского, Бабарико, Колесникову, всех, кто был связан с прошлыми выборами. И в первую очередь журналистов. Они должны будут включиться в работу по налаживанию диалога.

Война должна прекратиться, нельзя со злобой в сердце творить что-то полезное. Поэтому я целиком и полностью поддерживаю Воскресенского, его действия направлены на благо Беларуси и они только способствуют нормализации обстановки внутри страны и возвращению ее в европейскую цивилизацию. Без акта амнистии невозможно возрождение нации, которая умерла в прошлом году.

«Я мог позволить себе потерять все»

— Чем вы занимаетесь? Что вас кормит?

— Скажем так, оказываю услуги, консультации. На хлеб мне хватает, а больше и не надо, слишком много потрясений было. И покой для меня на сегодняшний день очень важен. Помогаю сыну, а он мне. Он учился по программе Калиновского в Высшей экономической школе в Варшаве, сейчас владеет там ресторанами.

После тюрьмы на фоне стресса у меня возникли проблемы с памятью, прочитал, что помогает изучение иностранных языков. Пошел совершенствовать свой английский, потом учить польский, французский, немецкий, итальянский, испанский, греческий, чешский, болгарский, даже немного китайский. Я так увлекся, что добрый кусок моей жизни ушел на это.

Есть новое увлечение — физика и работа над созданием Единой теории поля (наука, объединяющая основополагающие постулаты электромагнетизма с гравитацией).

— Обрисуйте, какой был Андрей Климов в 90-е годы.

— Боец, ничего не боялся. Созидатель: строил дома, семью, государство. Чрезвычайно амбициозный человек, пример для молодого поколения — как стать self-made.

— Что могли себе позволить в то время?

— Всё — и в материальном, и в духовном плане. Я даже мог себе позволить сесть в тюрьму добровольно, что и получил. Меня предупреждали, что могут посадить, я ответил: «Да, пожалуйста, сажайте».

— А кто такой Андрей Климов сегодня?

— Это сирота, несчастный человек. Может, не бомж, но потерявшийся по жизни странник, наверное. Как в фильмах про альпинистов, которые забираются на гору, а вниз сойти уже не могут, уже нет сил, и они тихо замерзают там.

***

И все же я уверена, что это не про Климова. Уж слишком он горячий, чтобы замерзнуть.

«…Трудности и острые ощущения после всего мной пережитого стали мне необходимы как воздух, без которого я уже не вижу смысла в жизни, и получается, что ежедневная турбулентность — лишь свидетельство того, что я по-прежнему живу, а не покоюсь на дне Атлантического океана где-то между Англией и Канарскими островами».

 Наталья Короткая, Naviny.by