Известный российский писатель и журналист Александр Проханов в эфире радиостанции "Эхо Москвы" - о Романе Протасевиче.
― Вы видели так называемое интервью с Романом Протасевичем?
― Да, я видел, конечно.
― Многие вспоминают при этом процессы 30-х годов, когда люди активно на себя наговаривали и рассказывали такие вещи, от которых у видавших виды люди вставали волосы дыбом. Что скажете, есть параллели, нет, как думаете?
― Вы знаете, на войне как на войне. И то, что он был взят и то что он дал эти показания и то, что эти показания, может быть, дали под давлением, если они были важны и нужны Лукашенко, НРЗБ укрепляет режим. Бог с ним. Отвратительно другое, отвратительно то, что многие наши русские комментаторы, журналисты, они глядели на эти изуродованные наручниками запястья, этот лоб в кровоподтеках и радовались и ликовали по поводу так вот ему и надо, и вот какой он мерзавец. Это настолько отвратительно, что независимо от того, кто этот человек, — он находится в тюрьме, он находится под давлением. Он прошел и сейчас, может быть, проходит муки дополнительные. Вот это отвратительно. А то, повторяю, что его взяли, забрали, теребят — этим занимаются все: американцы в Гуантанамо, этим занимается и французская разведка. Это война.
― Тут другое дело. Но я не видел, чтобы заключенных Гуантанамо показывали по CNN или еще что-нибудь, чтобы у них Ларри Кинг брал интервью. Это, согласитесь, некоторое новое ноу-хау от Александра Григорьевича Лукашенко. Вообще, не столько новое, просто не все компании показывают разные запрещенные в России не обязательно террористические организации, показывают людей в оранжевых — они любят в оранжевые робы одевать — и вот стоят сзади с саблей и на камеру их записывают, что они там о себе рассказывают. Вот то же самое Александр Григорьевич сделал — нет?
― Это, по существует реальная ситуация в состоянии войны, в состоянии битвы. Я помню, вот немцы, например, обязательно хотели вытащить к микрофону или к кинокамере Сталина — Якова Джугашвили. Он боролся с этим и убил себя, чтобы не снискать этого позора. Это ситуация войны. Она всегда отвратительная. В войне заложники, пленные, они дают показания. И все заложники дают показания. И наши солдаты, наши прапорщики, которые попадали в руки чеченских террористов. И убежден, что наша агентура, которая вылавливается на Западе она тоже дает эти показания под давлением. Но, повторяю, меня не это волнует, меня волнует и отвращает эта реакция людей к поверженным, к пленным, к несчастным, к обездоленным, к мучеником.
То же самое с Навальным, понимаете? Я антинавальнист, раньше был в большей степени, сейчас меньше, я стал удаляться от политики. Но поскольку он узник, он в тюрьме, он голодает, идет на него давление, накаты. Ну, нельзя злорадствовать по этому поводу. Он должен вызывать сочувствие как пленник как человек, находящийся в тюрьме.
Я вам скажу, мне довелось побывать в «Черном дельфине». Это тюрьма в Оренбурге пожизненного заключения. И там сидят злодеи, там сидят убийцы, там сидят махровые террористы, садисты, людоеды. Но когда я вошел в эту тюрьму, и когда тюремщик повел меня по коридору, и там раздался какой-то крик, приказ какой-то, и на этот крик вся тюрьма встрепенулась, все эти заключенные вскочили, растопырили руки, стали показывать свои пальцы — они находились в двойных клетках — мне было ужасно. Я не испытывал никакой к ним враждебности, а только сочувствие и отвращение к тюрьме, как к форме, где пребывает человек.
Поэтому здесь тоже к Протасевичу у меня не может быть симпатии как врагу Лукашенко, как врагу той Беларуси, которой я симпатизирую — Беларусь Лукашенко. Но, конечно, мне отвратителен и ужасен этот вопль злорадства в открытом эфире, который шел по поводу этого измученного, избитого, вынужденного давать показания человека.
Добро пожаловать в реальность!