Юрист Администрации президента Артем Проскалович 13 августа опубликовал в соцсетях фото своего заявления на увольнение и оставил емкий комментарий: «Более не считаю возможным быть юристом на государственной службе». В начале марта Проскалович присоединился к Народному антикризисному управлению и теперь будет заниматься в команде Павла Латушко вопросами законодательства и юридическим сопровождением по разным направлениям.
TUT.BY поговорил с бывшим госслужащим о том, как он ездил на протестные акции будучи сотрудником Администрации президента, какую зарплату и бонусы он там получал и как спят по ночам судьи, дающие белорусам несоизмеримые с преступлениями сроки.
Фото из архива героя публикации
Артем Проскалович 14 лет работал на государственной службе: 3 года в суде Партизанского района Минска, 5 лет в Министерстве юстиции и последние 6 лет — в Администрации президента. В АП Проскалович занимал пост замначальника управления законодательства в правоохранительной и военной сферах Главного государственно-правового управления. В сферу его ответственности входили вопросы конституционного строительства и правоохранительной деятельности. Соответствующие сферы правоотношений он будет курировать и в НАУ.
«В Администрации сказали, что уважают мои взгляды, но просят соблюдать правила корпоративной этики»
— Артем, вы уехали из Беларуси? Где вы сейчас находитесь физически?
— Я уехал из Беларуси 8 января, сейчас я нахожусь в Варшаве, я присоединился к команде Павла Латушко.
— Почему вы присоединились к НАУ, а не к команде Тихановской, например?
— Меня в НАУ пригласили. Я после ухода из АП не видел себя связанным с юриспруденцией, это было полное профессиональное выгорание. Я попал в систему в 20 лет, когда ты еще сырой и молодой, и у меня за все 14 лет не было моментов, когда мне приходилось делать тяжелый моральный выбор, как судье или прокурору, я видел, что у меня что-то получается сделать, не было никаких косяков, когда хотелось поставить точку. Плюс рядом были нормальные люди, коллектив был адекватный и приятный, отторжения не возникало. Видимо, у меня неплохо получалось делать свою работу, потому что был карьерный рост. Было несколько попыток уйти, но всегда шел карьерный рост и вариант распрощаться с госслужбой отпадал.
После августа-2020 у меня не было никакого желания оставаться в юриспруденции, поэтому я окончил курсы тестировщиков, обратившись в инициативу «Скорая взаимопомощь». Мне там помогли, поддержали финансово, морально. Люди там работают прекрасные, они не просто выполняют свою работу и бросают тебя, они периодически возвращаются и спрашивают, как у тебя дела, все ли получается. Курсы я закончил, пошел улучшать свой английский.
Но потом бывшие коллеги вышли на меня и предложили присоединиться к НАУ, убедили, что мои компетенции и навыки будут полезны. Я оценил это как возможность быть полезным и наконец с удовольствием использовать профессиональные знания. Плюс, чего кривить душой, скажу, что к декабрю, когда давление улицы спало и у режима появилась возможность перевести дух, я предполагал, что есть определенная доля вероятности оказаться в местах не столь отдаленных. Лукашенко же сказал, что он всех найдет и все предатели. Я воспринимал это как адресованное себе в том числе. Поэтому, когда меня позвали в НАУ, я оценил это как возможность себя обезопасить и уехал из Беларуси. Плюс я участвовал в ряде акций протеста и явно попадал в видеоматериалы.
— Это еще работая в Администрации президента?
— Да, это было наверное 10−11 августа, еще до написания заявления об увольнении. Я не решался пойти на массовые акции ногами, но я катался на машине с флагом. Получил пару штрафов за флаг, но официально за наклейки на машине и техосмотр. На работе еще до 9 августа я ходил с белым браслетом, в вышиванке, стал подписываться и репостить каналы Виктора Бабарико и других.
— Как на это реагировали на работе?
— Мне сказали, что уважают мои взгляды, но пока я работаю там, меня просят соблюдать правила корпоративной этики. Ну и вот я наверное какой-то правильный человек, меня в очередной раз убедили. Но потом ты понимаешь, что люди умело используют наличие у тебя совести в своих интересах.
— Знал ли о ваших взглядах глава Администрации президента Игорь Сергеенко?
— В АП работает, кажется, 147 человек, поэтому при желании контролировать действия каждого работника несложно. Но такой задачи не стоит, поскольку есть убеждение, что случайных людей — людей, которые могли бы придерживаться других взглядов, там нет. Со мной разговор проводил непосредственный руководитель. Наверное, потом он доложил наверх, что есть такая проблема в моем лице. Но скажу, что когда я приехал увольняться, меня отговаривали и говорили, что я всегда могу вернуться. Но, конечно, когда я уже публично совершил свое увольнение, вопроса о возвращении на госслужбу не стояло.
Что касается вопросов со стороны спецслужб, то ничего такого я не замечал. Не знаю, наверное, в моем личном деле стоит какая-нибудь отметка «неблагонадежный»: я был в «Молодом фронте» с 16 лет, фигурировал в уголовном деле Дмитрия Дашкевича — с такими взглядами по определению не берут в систему, а я вот смог в ней 14 лет продержаться. Это говорит о том, что система проверок не работает.
— Из Администрации президента вы уволились еще 13 августа. При этом в одном из своих видеообращений к бывшим коллегам вы говорили, что не сразу решились уволиться и боялись написать заявление. Вы боялись преследований?
— Я боялся не написать заявление, а сделать это публично. Естественно, опасаясь различного рода преследований. Три дня у меня прошли в терзаниях, как это лучше сделать. У меня не было вопроса, что я ухожу, был вопрос — когда. В тот момент я был в отпуске и уже однозначно решил, что на работу я не вернусь, в первый день после отпуска напишу заявление. Просто я посчитал необходимым ускорить процесс и написал заявление 13 августа.
— Главной причиной вашего решения стали результаты выборов? Ко многим чиновникам, которые ушли только после выборов-2020, но много лет работали в системе, у общества один вопрос: а раньше вас все устраивало? Ведь ни одни выборы международным сообществом не были признаны честными и прозрачными.
— Возможно, ответ такой же, как у всех. На госслужбе я проработал 14 лет, никакой другой работы я не знал. 11 лет я занимаюсь нормотворчеством, в том числе конституционного строительства, с которым у нас, к сожалению, все неблагополучно в плане применения, а не в плане самого законодательства. В Администрации президента я проработал 6 лет, ушел я не столько из-за результатов выборов, с которыми можно мириться, можно не мириться, но можно дальше жить и действовать, проглотив это в очередной раз…
Сначала хочу сказать, что я работал не на президента, не на одного человека. Свою работу там — и моя совесть в этом плане чиста — я делал хорошо. Я в АП скорее был спарринг-партнером для моих коллег и моего руководства, моя точка зрения часто не совпадала с тем, что предлагалось реализовывать, особенно в той сфере законодательства, которую так или иначе я курировал: уголовная ответственность, борьба с коррупцией, совершенствование контрольно-надзорной деятельности и так далее. Не я же ставлю последнюю подпись, как бы мне этого ни хотелось. Поэтому ты живешь с мыслью, что это твоя работа, ты ее делаешь настолько хорошо, насколько можешь. Бывают моменты, когда действительно какая-то твоя здравая мысль достигнет цели, могут быть сглажены углы, от какой-то идеи могут отказаться. Сказать, что там была абсолютно бессмысленная работа, нельзя, ты же что-то подаешь в эту топку и что-то на выходе получается, просто иногда умирает больше, иногда меньше.
Причиной увольнения стала отчасти накопленная усталость, разочарование, груз ответственности, который абсолютно не пропорционален отношению и вознаграждению — это все много кирпичиков. Но, отбросив все эмоции, могу сказать, что главной причиной стало насилие над мирными демонстрантами, которое произошло в августе. Говоря сухим юридическим языком: превышение полномочий, предоставленных силовым органам законом об органах внутренних дел, уголовным кодексом, административным кодексом, процессуальными кодексами. У меня просто было понимание, что я не судья, не прокурор, мне решать судьбу людей напрямую не придется, но я уже тогда понимал, что будет взят курс на ужесточение законодательства, что мы сейчас и видим, а это уже входит в сферу моих непосредственных обязанностей, и я понимал, что заниматься этим не смогу.
— Вы говорите, что вы были спарринг-партнером для коллег и руководства. Из-за каких норм закона, разработанных в АП, разгорались споры?
— Яркий и, возможно, понятный всем пример — и это не то, чтобы мое мнение, это мнение экспертного сообщества, я тогда не один противостоял такому решению — по требованию Лукашенко была введена в уголовное законодательство норма, что осужденные за коррупцию не подлежат условно-досрочному освобождению и замене наказания на более мягкое. Несмотря на то, что трижды этот вопрос докладывался главе государства с разных позиций, с попытками хоть как-то это причесать, решение все равно было принято. Решение, которое идет вразрез с понятиями уголовного права, уголовного кодекса. Впоследствии были внесены очередные изменения, которые разделили частных и государственных коррупционеров. И уже к частным применимы эти институты, а к государственным — нет.
Это все такая ломка, перешагивание через себя. Там руководствуются принципом «а почему мы не можем это сделать?». Но если мы так будем делать, мы будем иметь то, что есть сейчас, когда «иногда не до законов». В результате этого перестаешь чувствовать себя профессионалом, юристом, правоведом, задумываешься, зачем я получал эти знания, если превращаюсь в секретаря, аналитика, но никак не в юриста.
— А вы в качестве юриста как относитесь к тому, что людям за коррупцию дают реальные и довольно большие сроки?
— Я бы ответил на этот вопрос так: когда законодательство будет работать так, как оно задумано, когда оно будет едино для всех без исключения, тогда можно думать о смягчении или усилении ответственности. А пока рассуждать сложно. Как понять, в какую сторону нужно двигаться, если мы не можем получить объективную статистическую выборку каких-то конкретных дел, нет системы ориентиров. Возможно, где-то есть коррупционеры, которых следует посадить и на 15 лет, но они неприкасаемые. А на фоне этих коррупционеров тем, кто сейчас сидит, можно только пальцем погрозить. Когда мы не имеем в комплексе всей этой картины, рассуждать сложно.
«Объяснения, исследования доказательств, признание их допустимыми — это все кануло в лету, просто должен сесть»
— Вы работали в суде Партизанского района Минска. Кем и сколько лет?
— Три года я был судебным исполнителем.
— Вы знаете судей, работали в этой системе, вы можете объяснить психологию судей, ответить белорусам на вопрос, которым они задаются с августа, видя бесконечные «сутки», приговоры за надписи на асфальте: как судьи спят по ночам?
— Я сам задаюсь этим вопросом. Проще будет ответить, приведя те сведения, которые сейчас поступают к нам в рамках кампании, проводимой НАУ и «Честными людьми» — «Открытое письмо работников госуправления за отставку Лукашенко». У нас есть обратная связь, в том числе в судебной сфере, и понимание тех людей, которые сейчас находятся там. Когда я работал в суде, такие судебные процессы тоже были, но они были единичны, под них уже было прописано законодательство, судьям было уже проще принимать решения, то есть все шло по порядку: режим понимает, что у него есть какая-то угроза, решает это законодательно и дает инструмент следователям, прокурорам и судьям, чтобы они могли на основании буквы закона выносить свои решения. Сейчас мы видим, что режим был абсолютно не готов к тому, что происходит, и судьям приходится в своих решениях описывать оторванные от права, от закона, от объективной действительности вещи, а иногда, наверное, и без всяких обоснований давать людям сутки и сроки. Объяснения, исследования доказательств, признание их допустимыми — это все кануло в лету, просто должен сесть.
Возвращаясь к вопросу, что у них в головах, могу предположить, что кто-то из судей досиживает время до пенсии, кто-то держится за какие-то материальные блага, пусть мизерные, но они есть. Если отбросить Минск и областные центры, то зарплата судьи и зарплата человека, который пошел против системы в маленьком городе и остался без работы, это большая разница. Материальная составляющая занимает не последнее место, но не потому что это какое-то «вау», а потому, что по сравнению с остальным это хоть что-то. Кто-то, наверное, является убежденным сторонником власти.
Но что однозначно доносят до нас через обратную связь — это то, что на сегодня никакой гордости за профессию судьи уже нет, никакого понимания себя судьей тоже нет, просто машина для печатанья приговоров и постановлений, ничего возвышенного.
— Вы говорите, что многие отбывают срок до пенсии. Но на последних политических процессах мы, наоборот, видим молодых судей и гособвинителей. Их в это втягивают, чтобы «замарать» системой?
— Мне сложно говорить, это будут лишь мои домыслы. Наверное, кто-то верит в то, что он делает, кого-то со школьной скамьи через систему БРСМ взрастили для этой системы. Мы же говорим, что 10−20% поддержки у режима есть. А среди тех, кого отбирают, селекционируют, поддержка априори должна быть выше. Поэтому, наверное, проще в этих рядах найти тех людей, которые согласны на это пойти. Плюс надо понимать, что 22 года (Артем имеет в виду гособвинителя по делу журналистов «Белсата» Алину Касьянчик. — Прим.TUT.BY) — это абсолютно незрелая личность, незрелый человек, на него легко надавить, припугнуть, если еще нет стержня, нет убеждений, то повлиять очень легко. Как это происходит технически? Председатель суда расписывает дело, он расписал его тебе, тебе надо набраться смелости и пойти сказать не хочу, ответить, почему не хочешь. Манера управления там такая, что и за крепким словцом в карман не полезут. 22-летнюю девушку 50-летний председатель суда задавит морально и размажет так, что она будет судить кого угодно. А единожды согласившись, дальше уже проще.
Возвращаясь к своим воспоминаниям о работе в суде, когда еще судебные исполнители подчинялись председателю суда, могу сказать, что с нами разговаривали очень просто и доходчиво. Правда, у молодежи уже тогда это вызывало больше ироничную ухмылку, чем страх, но, наверное, на девушек проще надавить, чтобы они взяли на себя такую ответственность.
— В 2020 году доля оправдательных приговоров в стране была 0,3%. Вы как юрист из системы можете объяснить — это система вошла в раж и не может остановиться или до судей доводят какие-то планы, а они как стахановцы их перевыполняют?
— Это некий порочный круг, который выглядит очень странно, как и действия государства во всех сферах: когда мы исходим не из общепринятых в цивилизованных странах подходов, не с точки зрения рациональности и эффективности, а чтобы все было красивенько.
Если не брать период после августа 2020 года, то система выстроена так: в абсолютном большинстве случаев до суда доходит только реально виновный человек. Он либо себя таковым признал, либо все материалы подготовлены так, что все доказывает его вину и у суда просто нет возможности в этом усомниться. Все невиновные отваливаются по пути к суду: не пропустит это дело следователь — вернет дознавателю, не пропустит прокурор — вернет следователю, на всех этапах система заточена так, что никак не может быть оправдательного приговора, должны либо доказать, что человек виновен, либо дело прекращаем до суда.
Это странная система, потому что выходит, что количество оправдательных приговоров свидетельствует о плохой работе органов следствия. Если бы этой оценки не было, процент оправдательных приговоров был бы выше. То есть фактически решение о виновности или невиновности готовят до суда и делают все, чтобы суд принял только одно решение — виновен.
«Важно, чтобы к власти пришел человек, для которого власть не является самоцелью»
— В Администрации президента вы отвечали за вопросы конституционного строительства. Вы принимали участие в разработке тех двух вариантов изменений в Конституцию, которые отверг Лукашенко? И кто пишет третий вариант, о котором он говорил?
— Я, к счастью, не принимал участие в разработке этих вариантов Конституции, и кто работает над третьим, не знаю. Последние года полтора руководство, понимая мою позицию, которая всегда была открытой, не то что не доверяло, не то что не допускало в каким-то вопросам, оно понимало, что я буду неэффективен, с учетом своей позиции, буду тормозить то, что они хотят сделать быстро. Поэтому к ряду вопросов, особенно общественно важных, я не был причастен. Я никогда и не интересовался, кто занят разработкой. Во-первых, потому что система так построена, во-вторых, это было мое внутреннее убеждение. Я не ходил, не подслушивал, не выискивал.
Фото из архива героя публикации
— А как по международным стандартам должны готовиться изменения в Основной закон страны?
— В государстве здорового человека этим занималась бы широкая экспертная группа, в которую входили бы и теоретики, и практики, и госслужащие, и представители гражданского общества, и представители бизнес-ассоциаций. Но проблема в том, что Лукашенко любит власть, это видно по всему. Не богатство, не блага, а возможность властвовать безгранично, и желания уходить никакого нет. Возможно, в предлагаемых вариантах Конституции ему не нравилось отводимое ему место. Тут больше вопрос не в какой-то сухой правовой плоскости, а в политике.
Нормально было бы, чтобы даже с этой Конституцией к власти пришел человек, для которого власть не является самоцелью. У него в руках будет мощный инструментарий, но он его будет использовать в исключительных случаях, а не налево и направо. То есть если законы, то это парламент, а не декреты и указы, если мы приняли Налоговый кодекс и постановили, что он действует год, то посреди года мы не откручиваем налоги. Честный человек, нормальный, адекватный управленец с прицелом на эффективность может пользоваться и действующей Конституцией и спокойно тогда уже ее реформировать. Это не значит, что завтра Лукашенко уходит и мы решаем, что вся власть теперь у парламента или у премьер-министра. В принципе, это необязательно, если работает система сдержек и противовесов.
— Какой вы видите новую Конституцию Беларуси?
— Я над этим никогда не задумывался, у меня не было внутреннего запроса на это. Но если бы работали нормы Конституции, которые прописаны в сегодняшней, то и она была бы норм, вся проблема в том, что это не работает на практике. В Конституции можно написать что угодно, но если ты не можешь достучаться до суда или прокурора, который должен защищать твои права, какая разница, что записано в Основном законе страны? Идеальных Конституций нет, идеальных систем нет. Во Франции, где классическая Конституция, бывший президент пойдет в тюрьму по обвинению в коррупции. Это значит, что система неидеальна, в ней есть лазейки, но она смогла сама себя наказать.
Скорее всего, Беларуси нужен какой-то третий вариант Конституции, не вариант 1994 года, не нынешний, надо садиться и делать ревизию всех вариантов. Золотого рецепта не существует, многое зависит от того, что белорусское общество позволит. Чтобы минимизировать риски от безграничной концентрации власти в руках одного человека лучше и в тексте Конституции максимально прописать все так, чтобы не надеяться на моральные качества президента.
— Вы в НАУ будете заниматься этой ревизией?
— В штабе Тихановской есть группа с Анатолием Лебедько, которая разрабатывает новую Конституцию. Мы периодически знакомимся с этими наработками, даем свои комментарии. Но в рамках НАУ мы этим глубоко не занимаемся. Сейчас у нас на повестке «Цифровой референдум». Это будет платформа, на которой мы предложим белорусам вынести на референдум вопросы государственного строения, которые они считают важными.
Цифровой референдум поможет нам быть впереди. Выразить свою волю сейчас, а не бороться с фальсификациями по факту. Принять наше решение прежде, чем Лукашенко попробует навязать нам свое.
Мы отдаем себе отчет, что это не в правовом поле Беларуси, но мы хотим в очередной раз донести до властей Беларуси и до международных партнеров позицию белорусского народа. На референдум будут вынесены вопросы, которые выберут люди и которые их действительно волнуют.
«Те, кто неудобен, быстро оттуда уходят, переезжают послом куда-нибудь»
— Расскажите еще немного о работе в АП. Многие уверены, что настоящий глава Администрации президента и главный человек, способный повлиять на решения Лукашенко, — это Наталья Кочанова. Вы с ней знакомы лично? И можете ли сказать, насколько сильно она влияет на работу АП?
— Если честно, я там был обычный клерк и вся эта мышиная возня меня вообще не интересовала. Но были странные вещи. Например, на какую-то условную должность предлагается три человека, у каждого есть объективные заслуги, квалификация, а назначается четвертый, которого никто не знает. Если анализировать, исходя из этого, из непредсказуемости принимаемых решений после того, как ты готовишь аналитические материалы, а принимается прямо противоположное решение, то, наверное, это или маразм, или чье-то влияние.
Лукашенко в том возрасте и в том статусе, когда его уже ничем не удивишь. Надо только холить, лелеять и пылинки сдувать. Наверное, у женщин это хорошо получается. По стилю руководства и поведению Кочанова просто была очень исполнительной, чуткой, человеком очень удобным. Те, кто неудобен, быстро оттуда уходят, переезжают послом куда-нибудь. Но могу сказать, что прямого влияния Кочановой на мою работу я не видел, наверное из-за специфики.
Кочанова привносила мягкость, подсказывала, как лучше. Наверное, можно вспомнить пример со статьей 328. С чрезмерным ужесточением ответственности по наркотическим статьям боролись многие, говорили, что так нельзя, я говорил, что надо поставить забор на границе с Россией, чтобы препятствовать обороту наркотиков, и у нас отпадет море проблем, на которые мы тратим кучу администрирования. От наличия границы с Россией, по оценкам экспертов, Беларусь выиграла бы, а не потеряла.
Возвращаясь к вопросам наркотиков, то «матерям 328» достучаться до Кочановой было проще, она преломляла как-то такие сложные вещи.
— Вы знаете, сколько вообще людей уволилось из Администрации президента после выборов?
— По политическим, мировоззренческим причинам ушел еще один человек. Еще один ушел просто потому, что его все это утомило. Так сложились обстоятельства, что к моменту моего ухода было несколько вакансий, и их невозможно заполнить, никто до сих пор не хочет идти работать в Администрацию президента. Людей в принудительном порядке перевели из подчиненных администрации правовых центров на работу в АП. Никто не хотел идти, ничего там сладкого нет совсем и никогда не было.
В те времена, когда случается девальвация, частная структура быстрее под это подстраивается, а государственная — неповоротливая машина. Придя в Администрацию президента 6 лет назад, я получал зарплату в 1 тысячу долларов, но ровно два месяца. После этого я ее больше не видел ни разу. Прошло две оптимизации, два повышения заработной платы, и моя зарплата к шестилетней давности так и не вернулась.
А больше — ну, гаишники не штрафуют, если видят корочку АП. Все, больше ничего нет. Ты, наоборот, тише воды, ниже травы. На этом уровне ты не получаешь никаких преференций. То есть ты либо председатель сельсовета, но там другие ценности, либо ты входишь в топ-100, кому выдают надел в Дроздах. Все остальные — это расходный материал, винтики системы, нет никакой корпорации, никому не интересно, чем ты живешь. С высокой трибуны тебе говорят, что ты профессионал, а потом ты уходишь в кабинет и там тебя могут пнуть. Просто на уровне суда Партизанского района выражений не подбирают, на уровне Администрации ищут витиеватые выражения.
Ожидать, что из Администрации пойдут потоком люди, не стоит. Хотя я не понимаю, как люди для себя объясняют и смиряются с насилием. Как ты можешь работать, если ты не умеешь воскрешать людей? Все остальное аннулировано тремя днями в августе и всем, что было потом.
— Тем не менее вы недавно обратились к бывшим коллегам, призвали их подписать открытое письмо сотрудников государственного управления, в котором требуется остановить насилие, провести честные выборы. Вы считаете, что если люди не ушли с госслужбы до сих пор, они смогут это сделать теперь?
— Обращаться к ним нужно, потому что приходят новые, приходит молодежь, ей надо понять, что происходит. Те, кто остался там, это не сомневающиеся, они просто умеют отключать что-то в голове и в сердце. Но напоминать им надо, постоянное давление, понимание, что ты изгой, что вокруг все считают иначе, оно однажды даст свои плоды. И человек уйдет из системы, может быть, не по совести, а потому, что друзья, родственники и остальные на другой стороне. Плюс, если не из АП, то отовсюду отток чиновников продолжается. Завтра у кого-то изменятся жизненные обстоятельства, появится подушка безопасности и он уйдет. Плюс, сейчас мы видим массовое увольнение несогласных или не совсем лояльных — это очередной выстрел системы себе в ногу. Работать и правда будет некому.
Многие чиновники думают, что новая власть всех выгонит на улицу. Нет, новая власть постарается оптимизировать — не сократить численность, а реально оптимизировать процессы и компетенции.
Мы видим, что один человек со своим окружением уничтожает нацию, это такое мое убеждение. И мы должны хотя бы попробовать изменить страну. Не факт, что станет лучше. Но мы должны попробовать, что лучше: докторская или сервелат, пепси или фанта. У людей никогда просто не было возможности выбирать, мы должны вернуть эту возможность людям.
Добро пожаловать в реальность!