Последняя инстанция

Много лет уже бегаю по судам, наблюдая за политическими и другими «громкими» процессами. Прежде всего, заметно, как изменилось материальное обеспечение судов, находящихся в черте города Минска.

Если раньше, в конце 90-х годов, суды располагались в служебных помещениях жилых зданий, например, Партизанский или Центральный суд, занимая незначительную площадь, то сегодня им отведены тысячи квадратных метров во вновь отстроенных зданиях, специально приспособленных для отправления правосудия. Пятнадцать лет назад в малюсеньких кабинетах для судьи проводились политические процессы, куда, кроме обвиняемого, помещалось еще два-три человека. Зал заседаний, рассчитанный на двадцать—тридцать человек, чаще всего бывал занят уголовными процессами.

Сегодня, кроме новых современных зданий для судов, в десятки раз возросла охрана, используемая в политических и других громких процессах. Когда в середине 90-х годов судили бывшего депутата Андрея Климова, на входе в суд стояло два милиционера, которые только смотрели наши паспорта.

Такая же картина наблюдалась и на процессе над бывшим директором завода холодильников Калугиным, осмелившимся заявить о своих президентских амбициях. Его судили в маленьком зале Центрального суда, где в качестве охраны на входе в здание и в коридоре была пара милиционеров. Сегодня охранное обеспечение выросло в десятки раз. В суде над витебскими террористами только видимое число охранников — на входе в здание, в вестибюле перед залом, в самом зале — доходит до полусотни. И это не просто рядовые милиционеры, а крепкие молодые люди в стильных гражданских костюмах, с замаскированными наушниками и настороженными взглядами, которые заняты многочисленными проверками. У каждого приходящего на громкий процесс у входа в здание спрашивают паспорт, записывают данные, проверяют сумку, отводят в гардероб, сопровождают к залу заседаний, там вновь записывают паспортные данные, относя к определенной категории — потерпевших, наблюдателей, прессы, проводят через металлодетектор, снова проверяют сумку, заводят в зал заседаний и указывают место, где можно сесть. После такой длительной проверочной процедуры у пришедшего на процесс гражданина вполне могут появиться такие чувства, как робость и трепет, апатичность и покорность.

Сами залы заседаний также значительно преобразились за эти годы. Из маленьких кабинетов судьи, до десяти метров квадратных, или небольших залов, рассчитанных на несколько десятков человек, они стали намного больше, где на приличном отдалении от публики стали располагаться главные участники процесса. В старых помещениях присутствующие видели все подробности процесса, самое главное — глаза обвиняемого, адвоката, судьи и прокурора. В новых залах не видно ни выражения глаз, ни мимических реакций основных участников процесса. Наверное, не случайно такое дистанцирование судьи, прокурора, обвиняемого от присутствующих граждан, чтобы публика не видела их эмоциональных реакций, а иногда не слышала даже их слов. На суде над витебскими террористами признательные показания обвиняемых были слышны только на сцене для судьи, прокурора и адвокатов, но не для многочисленной публики в партере.

Кому-то покажется, что отдаление на существенную дистанцию главных участников процесса от присутствующей публики ничего не меняет по сути в деле правосудия. Позволю себе усомниться. В огромном зале с отдаленным президиумом почти не видно эмоциональных реакций основных участников процесса. Вроде что-то происходит в зале, но убедиться в правдивости происходящего чрезвычайно сложно. Такой способ манипуляции общественным мнением обеспечивается, в том числе, и самой архитектурой обрядовых помещений тоталитарных государств. На память приходят залы Дворцов съездов в Москве, Бухаресте или Пекине середины прошлого века.

Тот, кто был в английском парламенте, видел уже совершенно другую обстановку для заседаний депутатов. Руководство и члены парламента сидят вместе, нет никакого президиума, а самое главное — все хорошо видят и слышат друг друга, замечая эмоциональную реакцию главных действующих лиц, что оставляет минимум шансов для манипуляции и обмана.

Раньше у нас на политических процессах обвиняемых не помещали в клетку, ее просто не было в зале заседаний. Теперь «политических» загоняют в клетку, как матерых уголовников, унижая их достоинство и устрашая таким образом присутствующую публику. А ведь эти люди просто думают иначе, отстаивают свое право на свободу слова и честные выборы, право, которое гарантируется им Конституцией.

Новые демонстрационные особенности «громких» процессов — большие залы, многочисленная охрана, многоступенчатые проверки, в том числе с помощью современных технических средств, отдаление президиума от присутствующих граждан и, как следствие, невозможность верификации происходящего, клетка для обвиняемых — все больше превращают народный суд, важный атрибут общественной стабильности в стране, в иной институт, служащий уже совсем другим интересам, все больше лишают последнюю инстанцию человечности и справедливости.

Людмила ГРЯЗНОВА, правозащитница