Посмотри в свое окно

Когда автор в тюрьме (и не нужно поправлять меня насчет “домашнего ареста”), какие-то строки из его вышедшей недавно книги сегодня невольно читаются как вещие.

О новом сборнике Владимира Некляева «Окно», вышедшем в московском издательстве «Время» в газете «Народная воля» пишет Семен Букчин.


Спи, злыдень! Правосудию плевать -

Повинна голова иль неповинна.
..........................................

Пред кем

Готов ты рухнуть на колени?

Если эти строки навеяны Бодлером, то вот и неприкрытое чужой - или не чуждой? - судьбой свое:

И жутко мне! Душа моя звереет!

И страшно, что в окне не просветлеет,

Не сгинет ночь, не сменит день ее!..

Евгений Евтушенко задумывается в предисловии: "Книга, может быть, порой слишком грустная?" Но книга Некляева не "слишком грустная" - она трагическая. Потому, что есть в ней предчувствие судьбы, Рока. А это дается большим поэтам. Евтушенко пытается поддержать друга: "Он просто-напросто еще не готов к Большой Радости..." И в этом причина того, что "когда у Некляева улыбается лицо, глаза не улыбаются". Запомнил. А мне памятно, как в году 90-м или 91-м за дружеским столом Евтушенко неожиданно сказал: "Посмотрите, какой красивый человек Володя!" Это был характерный для Евгения Александровича жест: видишь гармонию - скажи о ней громко.


Да, молодой Некляев был гармоничен. Великолепный рослый блондин, образцовая славянская внешность с добавкой тех правильных черт, которые были обязательными на плакатных изображениях передовых советских юношей. Такого, надежного, и на комсомольский съезд всегда выдвинут, и вообще в любой президиум. Были, конечно, проблемы у припозднившегося "шестидесятника". Первая книжка "Открытие" вышла в тридцать лет. Там, естественно, в полном соответствии с духом времени, - про Родину и настоящую любовь, про гражданские, патриотические чувства молодого современника. И все вроде бы пошло правильно у Некляева - премии, награды, ну и посты, редакторские, секретарские, как положено. От Ленинского комсомола до Госпремии уже при Лукашенко.


Стихи Некляева и в советское время не терялись в мощном поэтическом потоке. Какие-то из них запели. Понятно, что традиционная для белорусской поэзии фольклорная стихия, соединенная с модным тогда романтическим дискурсом, еще превалировала над образным напряжением его поэтики. Не буду говорить о кризисных явлениях в биографии и творчестве Некляева. Скажу только, что книга "Прошча" (1996 г.) стала истинно поворотной. Это книга выбора полного и окончательного, это прощание с привычными, хотя и обозначенными уже с характерной индивидуальностью формулами и начало драматического, освещенного грозными сполохами и предзнаменованиями пути к своей поэтической сути, к своим истокам.


...Кажется, осенью 99-го года мы бродили по аллеям варшавских Лазенок. Читали стихи. Я - из того, что помнилось у разных поэтов. Он - свое. Это был уже другой Некляев. Завораживала близкая к пастернаковской мелодика жестко выверенного и потому особенно обжигающего чувства.


Проснуться. Застелить кровать,

Прочесть на улице объяву -

И одному через Варшаву

Идти и целый день молчать.


Я помню эти наши совместные молчаливые походы. Так оно и было:


С утра - без цели, без заботы

Смотреть на пачку сигарет,

На чашку кофе, на паркет.

Подать слепой старухе злотый.

Вернуться на свои следы,

И под мерцание звезды

Увидеть улицу пустую.


Помню молчащего Володю в святых местах Ченстоховы. Галдит международная журналистская группа, в которую я без особого труда уговорил организаторов включить опального поэта из Беларуси, а он отдельно от всех, какой-то невероятно скромный, сосредоточенный и вызывающий очевидную симпатию у коллег.


Когда Некляев "полез в политику", мне это не очень понравилось. Все эти слоганы: "Я пришел, чтобы..." и проч. Вспоминался почему-то роман Василия Шукшина про Разина - "Я пришел дать вам волю". Ну и пушкинский завет точил: "Поэт? не дорожи любовию народной". И параллель с Гавелом напрягала.


Но какая боль пронзила, когда увидел на телеэкране лежащего, полубессознательного, в кровавых подтеках. Неужто не понимал, на что шел, не знал, с кем схватился?


Книга "Окно" отвечает: понимал, знал.


А что твой рок? Борьба с богами?

Собаке кинутая кость?

Победа будет не за нами -

Все, что услышать довелось.


Больше того. В сборнике есть картина, исполненная бьющего в душу, но вместе с тем и мудрого трагизма жизни. Это портрет "стареющего национального лидера", который "будет доживать свой век за кружкой пива в Орше или Лиде".


Он будет помышлять о суициде,

Постукивая воблой по столу

За кружкой пива в Орше или Лиде,

Где пыль в углах и лужи на полу.

А может, мысль, вскормленная в обиде

На этот мир, где всяк его предаст,

За кружкой пива в Орше или Лиде

Ему и одиночества не даст.

Где уж тут, в самом деле, "о подвигах, о славе"?


Такое снижение национального идеала... До пива с воблой... То ли ирония? То ли драма? Скорее всего то и другое. И что делать, если именно здесь, в этом одновременно "низком" и "высоком", живет подлинная поэзия, та правда чувства и мысли, которая потому и дорога, что созвучна нашим собственным чувствам и мыслям.


А что до одиночества, этого "верховного часа" (Цветаева), то в книге Некляева этот мотив почти сквозной. И уцелеть на этом жестоком ветру помогает одно - ощущение связи своей с Родиной, с тем, что поэт назвал "кревской землей" (как объединились здесь родное для него древнее Крево и кровь). В поразительной по искренности, исповедальности поэме "Русский поезд" он, сын поволжского степняка, начинавший писать по-русски, бросает вызов узколобому патриотизму:


Эти русские звери и птицы -


Эти звери и птицы мои.

И мои эти русские люди,

И моя эта даль, пустота...

И знаю: пусть будет, что будет, -

До конца все мое... До креста.


Да, все его... Как это бывает у настоящего поэта. И, как у поэта, живущего одухотворенной памятью, "в глубине, там, где сердце нагое... бьется ласточкой береговою Беларусь о свои берега..."


Я умру, но не дам ей разбиться!..

Там умру, где случилось родиться,

Где я понял слова вороша,

Что душа моя - птушка, не птица,

Хоть и та и другая - душа.


Читатель уже по цитатам понял, как богата сама силлабо-тоническая палитра Некляева - верный признак мастерства. Здесь есть и раскованный верлибр, и плотная афористичность четверостишия. Некляев удивительно разнообразен в интонации, в самом способе общения с читателем. И, наверное, это разнообразие рождает чувство праздника при встрече с его поэзией, о котором говорит Валентин Акудович в заключающей книгу беседе с поэтом. Праздника, как это и бывает часто в жизни, соседствующего с драмой.

Сегодня Некляеву запрещено подходить к окнам своей квартиры.

Володя! Не подходи, но посмотри в окно. Ты увидишь, что мы, тысячи твоих читателей, видим тебя. Слышим тебя. Твой голос. Твой стих.